Алия Латыйпова - Убить или Влюбить. Финалисты

Среди куртизанок прошел язвительный смешок. Но ни один мускул не дрогнул на лице девушки, в отличие от тела. Тело было похоже на сплетенье стальных канатов под жаркой кожей. Запах мускуса обволакивал и пьянил, не позволяя оторваться.

– Пойдем, красотка, пойдем, – срывался голос грязного гаримпейруса на хриплый шепот, – как зовут тебя, синьерита?

Ни звука не проронила в ответ индианка, пока сильные руки Лукаса увлекали в кривую хибару.

Дверь халупы захлопнулась в момент, когда красотка, легко взмахнув руками, откинула парня в дальний угол. Глаза ее запылали красным светом, заставив забыть о похотливых желаниях:

– Ты, грязная свинья! Ты уже забыл, как несколько недель назад поймал на берегу застрелил мальчишку! Это был мой брат! Маленький мальчик! Думал, что расплата не придет, если не видели люди? Ты забыл, что вокруг ветер, солнце, земля и вода! И все они стали свидетелями! – голос девушки гремел громом. Стены растаяли, заполнив все молочной ватой. Только Лукас и чертовка, притворившаяся доступной девкой.

Внутри парня все дрожало. Перед глазами неслись обрывки случившегося. Как пьяным, он принял ребенка за животное, как выстрелил, а потом бежал, то хохоча, то вскрикивая. Комок раскаянья колол горло. Поздно. Тянулись пальцы девушки, врывались в голову. Последняя вспышка мелькнула и затухла навсегда. Тело обмякло и свалилось на бок.

Ночь в поселке старателей огласилась бессвязными криками. Из хижины выполз Лукас. Но пустые глаза не узнавали собравшихся, уши не слышали. Безумие расплавило мозг. Лукаса, того, каким он был несколько часов назад, уже не существовало.

НА ОКРАИНЕ ЖИЗНИ

Темная улочка, как рябая собака, рыжела пятнами тусклых окошек изб. Актинья устало плелась по влажной утоптанной земле, тяжело прогибаясь под коромыслом с полными ведрами.

Ветер гнал сухие листья, бил в худую спину, укутанную драным платком, холодил голые ноги, выбивал волосы из-под косынки.

Сколько годков было Актинье? Сама сбилась. Отупела от беспросветной работы, голода и раздирающего кашля. Уже и лица, оставленных на стариков детей, забыла. Только имена шептали истрескавшиеся губы – «Манька», да «Игнат». Живы ли? Не знала о том Актинья.

Так и волокла ноги, блуждая в своих скудных мыслях.

Вырвал из них резкий вскрик, да удаляющийся топот добротных сапог. Ахнуло сердце Актиньи вниз, застучало в животе, будто в пустой крынке. Бежать бы, да ноги не послушались, готовые подкоситься, уронить бабу.

Вдруг убили там кого? Сжималась от жалости душа Актиньи. Свербел где-то в голове комар любопытства. И шла уже она мелкими шажочками: шагнет, прислушается, перекреститься. Снова шагнет.

Уже стоны слышались.

Вот и угол крайней избы, за которым шумное, с присвистом, разносилось дыхание. Глянула Актинья, осветила в этот момент полная луна бледное лицо.

Вырвалось у Актиньи:

– Батюшки, барин!

Видела, как пятно расползалось по животу под сюртуком. Блестели глаза болезненным блеском.

Всхлипы сжали горло Актинье. Упало коромысло вместе с ведрами, расплескалась вода.

– Кто здесь? – сорвалось с бледных губ раненного.

– Я, барин, Актиньей кличут. Из крепостных я. С Ростовской губернии, на заработки в Петербурх пришла, – затараторила баба, – не вели казнить, барин…

– Погоди, Актинья, подойди. Чую, близок конец. Страшно, бабонька, одному умирать. Хоть с тобой напоследок поговорить…

Дрожь била Актинью. Как тут не дрожать, когда впервые барин к ней, как к человеку обращается, а не как к скоту какому? Встала она на колени, обтерла руки о передник, положила голову барина на колени к себе.

Посмотрел на Актинью барин с благодарностью. Выпрыгнуло сердце ее с живота, куда от страха падало, в голове застучало, щеки краской залило. Девицей от этого взгляда почувствовала себя Актинья.

– Ты не молчи, бабонька, расскажи о себе хоть.

– Да, чаво ж рассказывать-то? Родилась я в деревне Бугры. Батюшку величали Архип, а матушку Марья. Хлебопашцами были. По десяти годков продал меня наш барин Уключников за долги Поверьеву. Оказалась я в деревне Сохино. По пятнадцати годков отдали меня за мужика, за Степана. Тоже крепостной был. Родила ему детишек двух. Манечку, да Игнатку… Да запорол его барин за горстку зерна, что не досдал. Так и овдовела…

Только, оброк никто не отменял… И детишкам пропитанье надобно. Вот и подалась я… Стряпухой тут нанялась. Когда дадут копейку, а когда поленом вдоль хребта расплатятся… – задрожал голос Актиньи. Обида каленой кочергой хлестанула по душе. Смотрит она на раненого, что на коленях ее лежит, и, вроде не такой он, как другие. Добрый.