Елена Петрова - Учат в школе

– Галчонок, руки мой, будем обедать, у меня все готово.

Мама была дома, а значит, тратить время на уборку было не нужно.

– Мама, помнишь, у нас оставалась ткань такого мышиного цвета? Где она?

– Тебе зачем?

– Хочу юбочку себе сварганить.

– «Бурду» новую раздобыла?

– Да, смотри, какая прелесть.

Галя раскрыла журнал и показала юбку матери.

– Очень симпатичненькая. Помочь?

– Конечно, ты же хочешь, чтобы твоя дочь была самой красивой?

– Ты у меня и так самая красивая.

Галя быстренько пообедала и, расстелив на полу выкройку, занялась юбкой. Свои мерки она знала наизусть, поэтому кроила сама. А вот шитьем занималась мама: у нее это получалось и лучше, и качественнее. Когда юбка была сметана, Галя посмотрела на часы.

– Мама, я пойду спать, завтра вставать рано. Дошьешь?

– Постараюсь, но не обещаю. Что-то голова разболелась.

– Ну, мамочка, ну, пожалуйста, дошей, так хочется надеть ее завтра. Пожалуйста.

– Ладно, постараюсь.

*****

Разговор с ребятами не выходил из головы Елены Георгиевны. Она не знала, правильно ли было вообще заводить его, опыта работы не хватало, да и спросить было не у кого. Она чувствовала, что затронула этим разговором слишком тонкие сферы, куда не многим учителям можно было попасть. Но вопрос о том, позволено ли ей это, так и остался для нее открытым. «У врачей главное – не навредить, а у нас? У учителей как? Кто знает, чем слово наше отзовется?»

… Еще долгие годы Елена Георгиевна Каткова будет искать ответы на вопросы, поставленные ею в самом начале педагогического пути. Но, даже будучи Почетным работником образования и Заслуженным учителем, так и не сможет ответить на них однозначно…

Домой идти не хотелось. Она знала, что Круза там нет: звонила ему из школы. А сидеть одной и горевать совершенно не хотелось. Муж пьет и не работает. У него творческий кризис. Нужна ему семья? Не нужна? «Надо что-то менять. Не хочу больше, не могу больше! Но любовь? А была ли любовь? Была – не была… была – не была… была – не была…»

Четыре года назад, в сентябре 1986, они познакомились. Лена шла по Невскому из института к метро. Она была в прекрасном настроении, все у нее получалось, жизнь искрилась и манила вперед.

– Девушка, а хотите, я вас нарисую? – высокий длинноволосый парень, небрежно упакованный в джинсу, восхищенно – очарованно смотрел на нее. Она рассмеялась:

– Хочу, но денег нет.

Он в ответ улыбнулся:

– У меня тоже нет, но на чашечку кофе наскребу. Пошли в «Сайгон»?

– Пойдем,– просто согласилась она.

Они прошли от канала Грибоедова до Владимирского пешком, и Лена восторженно слушала Сергея. А тот, желая произвести на нее впечатление, заливался соловьем, вернее, стихами Бродского.

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку,

Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?

За дверью бессмысленно все, особенно – счастья.

Только в уборную – и сразу же возвращайся.

О, не выходи их комнаты, не вызывай мотора.

Потому что пространство сделано из коридора

и кончается счетчиком. А если войдет живая

милка, пасть разевая, выгони, не раздевая.

Не выходи из комнаты: считай, что тебя продуло.

Что интересней на свете стены и стула?

Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером

таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову

в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.

В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.

Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты.

О, пускай только комната догадывается, как ты выглядишь.

И вообще инкогнито эрго сум,

как заметила форме в сердцах субстанция

Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Не выходи из комнаты!

То есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями.

Запрись и забаррикадируйся

шкафом от хроноса, космоса, эроса, вируса.

«Сайгон» – место тусовки ленинградских неформальщиков – и раньше притягивал Лену. Ей казалось, что именно там сосредоточилась настоящая жизнь, полная тайных знаков и смыслов, где постигаются основы человеческого бытия и мироздания. Но ей, хрупкой домашней блондинке, путь в эту жизнь закрыт. И вдруг – вот так просто – «по чашечке кофе»…

С чашечки двойного эспрессо все у них и началось.

Она говорила дома, что осталась у подруги готовиться к лекциям, а сама спешила к Сергею на Петроградку, чтобы слушать его, любить его, боготворить его. Он стал для Лены источником жизни. Он открыл ей мир запрещенных книг, имен и фильмов, мир запретных плодов. И эти плоды были так же сладки, как его объятия в бурные ночи любви.