Амаяк Тер-Абрамянц - Витькин коммунизм. Рассказы и были

Наконец он кое-как вылез у краснокирпичного двухэтажного здания с вывеской над подъездом: «Районное отделение милиции №2». Младший лейтенант Коростылев сидел под портретом Ленина за письменным столом с неинтересными бумагами со светлорусой копной на голове, вилами воткнув в нее пять пальцев и скучал по майскому заоконному дню и от нечего делать раскусывал кроссворд в газете «Известия», как раз остановившись на слове: советский космонавт из шести букв. «Волков… Леонов… – перебирал Коростылев, – во развелось!"… … когда дверь в кабинет открылась и в помещение, упираясь палкой в пол, вошел дед в шляпе и направился прямо к столу. Вид медалей всегда напоминал Коростылеву о прошедшем до самого Берлина отце, Коростылев привстал и пригласил старика сесть напротив.

Отдышавшись, Богомолов поднял лицо. Ленин щурился со стены, чему-то усмехался, будто думая: «Ну и дураки же вы все!»…

– Хочу сделать заявление! – твердо сказал Богомолов.

– Кто обидел, папаша? – участливо поинтересовался Коростылев. И тут, Богомолов, опираясь пальцами о стол привстал, весь как-то вывернувшись и выкрикнул:

– Меня обокрали! Он мелко затрясся, плача без слез, и Коростылев живо поспешил к нему, ласково усадил своими большими и мягкими, но удачно дающими в зубы хулиганам, лапами.

– Успокойся, папаша! Разберемся… это кто ж посмел фронтовика!…

– Внучка! Собственная внучка! – рыдал Богомолов, а Коростылев наливал в стакан воды и подавал.

– Э-э, да тут, знат, дело семейное, – разочарованно протянул он, – может и не стоит сразу с заявлением-то?… – Коростылев страшно не любил и боялся путаных и противоречивых семейных дел, хотя ему вдруг и стало жалко деда… Другое дело убийство… тут все сразу ясно! Кто, кого, чем… С другого конца – в прошлом году баба ходила, жаловалась, жаловалась – мол муж каждую получку избивает, а когда он предлагал подать заявление – в отказ. А перед Новым Годом, в аккурат, спящего топором зарубила.

– Всю жизнь, всю жизнь на них работал, чтобы как люди жили… Я бы и так все отдал! Смерти моей ждут! – вопиял Богомолов.

– Да что случилось-то? Что?….

Сухие пальцы крепко впились в рукав его кителя.

– Вы советский человек?!… – глаза смотрели упорно, требовательно, мелкокалиберные зрачки застыли, будто поймав цель на мушку.

– Советский папаша, советский, кто еще? Несоветские – они за бугром! – махнул куда-то свободной рукой Коростылев, однако попытавшись освободить рукав.

– Член партии?…

– Пока кандидат… – несколько смутился Коростылев, – но душой…

– Значит наш, на-аш… – хватка несколько ослабла и Коростылев освободил рукав.

– Наш, наш! – посерьезнел Коростылев.

– Дела не надо заводить, заявления не надо, попугать бы только. Чтоб отдали. Я ее ведь сучку все ж люблю! – ударил кулаком по казенному ребру стола старик.

– Да в чем дело, папаша!

– Сберкнижку украли! В ней вся жизнь моя! Все труды!… – и старик отпустив рукав залился уже настоящими слезами.

– Э-э, – Коростылев сел и откинулся в испуганно взвизгнувшее старыми пружинами кресле. – Так может и кражи-то никакой не было, может быть вы ее сами, папаша, куда-нибудь того и забыли?… Да и с какой такой стати сберкнижку красть – без паспорта-то деньги не выдают!

– И ни-ни! – погрозил пальцем Богомолов. – Я всегда точно знаю, где она положена! Я скорее, где моя задница забуду! Нет ее там! А кто мог взять? Все она, дура Дашка!

3

– А может ты ее в Ленина спрятал? – спросила Дашка.

Уже в десятый раз Богомолов с окаменевшим, почти страшным лицом, перебирал содержимое письменного стола: партбилет (прежде всего!), паспорт, наградные книжки, многочисленные характеристики от парторганизаций, в которых приходилось состоять с неизбежными фразами (будто все эти характеристики писаны одним человеком, несмотря на различную географию мест их происхождения – от Атлантики до Тихого Океана): «морально устойчив», «постоянно повышает свой идейно-политический уровень»… – все на месте! Кроме одного, главного… Дарья Петровна и невестка Люба уже в который раз пересматривали одежную и бельевую секции в ореховой румынской стенке с золоченными ручками, перетряхивали простыни, пододеяльники, наволочки, платья, халаты, майки, трусы, шарили в карманах курток, пальто, плащей и дубленок. Удивительно, как много в доме мест могущих быть потенциальными тайниками! Дашка даже облазила весь пол, приподнимая ковры, заглядывала за новый недавно купленный цветной телевизор «Электрон» вместо исправно прослужившего 15 лет черно-белого «Рекорда» … – Ничего!… Кажется, неохваченная поиском оставалась лишь единственная в доме книжная полка с полным собранием сочинений Владимира Ильича Ленина – подарок Богомолову от парткома к пятидесятилетию. С тех пор тома стояли почти нетронутые, почти новенькие, один к одному, поблескивая сквозь стекло прямыми золотыми буквами, разве чуть потускневшие за четверть века. И вот впервые за все это время этих переплетов коснулась девичья рука. Даша начала с первого тома, почувствовав почти древесную прочность и выскальзывающую гладкость обложки вместе с какой-то вызывающей в спине неприятные мурашки мелкой рубчатостью. Она перелистывала том за томом, раскрасневшись, вспотев, поминутно сдувая падающую на глаза прядь. Время от времени ей попадались заглавия, то будто понятные, то совсем непонятные, от сложности которых кружилась голова: «Что делать?», «Шаг вперед, два шага назад», «Как нам реорганизовать рабкрин?», «Империализм и империокритицизм» (второе слово она даже не пыталась дочитать). «Письма издалека»… Даша вдруг замечталась, приоткрыв рот, ей представился молодой солдат, который пишет ей письмо с дальней заставы: думаю, мол, о тебе, люблю, скучаю… И она отвечает: жду, мол, верна мол… Она перелистывала страницы дальше, чувствуя, как все более тяжелеет голова от немыслимой бездны, отделяющей ее от этих томов. Разве только Бог и смог бы исписать столько страниц! Но Бога нет, это она усвоила намертво, со школы, с детского садика, с яселек от тех, кто ее кормил, растил, воспитывал, а величие Ленина она ощущала тем более, чем он ей казался менее и менее понятным. Правильно, Бога нет, но был Ленин, равного которому среди людей никогда не было и не будет! И в кумачевом тумане, затопившем голову, явились строки, выложенные красным кирпичом на карнизе школы: " Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!“ На миг она отключилась, засмотревшись в бессовестно голубенькое окно. „Был бы жив Ленин, – подумалось ей, – был бы уже коммунизм!"… И ей представилось: идет она в магазин «Одежда» и выбирает самое красивое платье, и просто берет его, ничего не заплатив! Или – в магазин «Обувь», а там туфельки новые, югославские! И берет, опять ничего не заплатив!… Или в магазин «Продукты», а там колбаса лежит, любая – хоть докторская, хоть краковская – бери сколько хочешь!… Бесплатно!! Когда она дошла до тридцатьседьмого тома ей неожиданно сташно захотелось есть.