Аргишти - Администратор Размножения

– Разве ты не должен был узнать у меня, согласна я на это или нет? – глухо, как из подземелья спросила Лия, продолжая стоять спиной к кровати.

Аким изменился в лице. Ему стало понятно, что все пойдет не так, как он того ожидал. Он перестал улыбаться и присел на кровати.

– Но твоим ответом мне, Лия, было и является то, что ты уже пять лет как со мной, и нам хорошо вместе. Мы построили жизнь с тобой и… продолжаем строить, – Аким озирался по сторонам и морщил лоб – ему, черт возьми, было неясно, в чем тут подвох.

Лия не нашлась, что ответить и разглядывала плакат, на котором была изображена бело-розовая сакура – японская вишня.

– Зачем тебе это, Аким? Зачем ломать мне всю жизнь? – она развернулась к нему. Таких глаз он не видел никогда прежде. Никакой любви он там не находил. Обнаженный мужчина перед сердитой женщиной в халате – редкое страдание для сильного пола.

Диафрагма Лии вдруг запрыгала, и она ринулась в коридор прочь от изумленного Акима. Тут же влетела обратно уже с покрасневшими от наплыва слез веками.

– Я не хочу, понимаешь, – быстро заговорила она, – просто не хочу. Почему я должна чем-то жертвовать? Из-за детей менять свой образ жизни ради какой-то социальной роли? Мы столько раз с тобой разговаривали на эту тему… Нет, Аким, нет, и снова нет. Таков мой ответ. Я думала, что эти несколько лет между нами все строилось на доверии… Ты нарушил наш договор… – она разочарованно закрыла ладонью лицо, будто все эти годы были для нее величайшей ошибкой молодости. Речь супруги задевала Акима, выросшего в традиционной семье, в которой мать часто посещала церковь, а отец был трудягой и много лет потратил на то, чтобы семья его жила в достатке.

– Ты меня совсем не слушаешь, Аким. Тебя даже не интересует мое мнение. Ты просто сделал это, потому что тебе захотелось, и ты так решил! А я? Я теперь должна страдать и просто терпеть? Бежать в магазин за таблетками? Решил, что я как… как послушная жена?!

Неожиданность нападения смутила Акима. Медленно встав, он натягивает на себя одежду. Была непонятна для него сама сущность такого поведения жены. Наклюнулись давно забытые и потухшие обиды. На жизнь. На маму. Маленький Аким виновен. Он не знает причин своего проступка. Странно так получилось, что он, внутри искренний, добрый мальчишка, мыслящий всегда конструктивно и во благо – виноват. Не умеет он оправдываться перед матерью. Перед женой.

Лия постояла немного, будто ожидая чего-то, потом ушла. Было слышно, как она шуршит бумагами, гремит ящиками, переставляет посуду. Аким, успел на себя надеть лишь спортивные штаны. Его мощный торс остался обнаженным. Подошел к приоткрытой двери, остановился, испуганно прислушался.

– Отнимать у меня право на свободу выбора! Оно непреложно! – тихим шепотом кричала она, – где же они… я ведь их покупала.

– Ты! Ты их выкинул? – донеслось из кухни.

Тело Акима дернулось, казалось, оно хотело как-то ответить, не воспользовавшись ртом, но остановилось у порога.

– Знаем мы вас, мужчин! Ха! Если женщина не имеет детей после тридцати, то вы считаете, что она неполноценное существо какое-то!.. Особенно если она делает такой выбор сознательно! – Лия, давясь раздражением, продолжала открывать шкафы на кухне и ворошить, перекладывать с места на место вещи, посуду…

– Я ведь модель! Еще до нашей встречи я поняла, что иметь детей не мое предназначение, слово такое есть… вот и все… Неужели нельзя понять, что дети – это ответственность! А я не сумею!

Клубок женского гнева вертелся по кухне и тишина, разматывая его, усиливала эффект. Безмолвие, в котором находился дом, было прекрасным проводником остервенения жены. Аким упирал безликий взгляд в пол и ощущал, как дом разговаривает с ним. Опять эта детская, давно погребенная под пластами каждодневных дел, эмоция бессмыслия и неясности обвинений. Ступор перед высшей женской логикой, обесценивающей всякие усилия интеллекта. И тогда, в такие моменты детства, дом начинал с ним общаться, рассказывал о своих заботах и что-то советовал; двери скрипели, – это было слышно по-настоящему; холодильник начинал урчать как-то особенно громко, паркет комментировал каждый шаг… Убегая от гнева женского, в котором много слез, упреков, но никакой опоры и не за что зацепиться рассудку, обостряются чувства и даже то, что чешется под коленкой – кажется событием. Дом приходит на подмогу, по-философски отвлекая от надвигающегося чувства вины из-за немилости любимой мамы.