Алла Лупачева - Лис Абрамович

Потом поезд много-много дней вез их из Ташкента в Москву. Дорога была очень длинной, и время тянулось бесконечно. Хотя рядом была тетя, ему было страшно и одиноко в душном, набитом людьми вагоне, пропитанном тяжелым запахом немытых тел и папиросного дыма. Он испуганно, но с любопытством разглядывал всех этих чужих людей, которые целыми днями сидели, стояли, лежали, ели, спали или храпели рядом. Пространство под нижними полками, столиками и даже проходы были завалены перевязанными веревками чемоданами, бесформенными мешками и корзинами. Иногда ему хотелось хоть чуть-чуть побегать, попрыгать, но свободного места нигде не было. Там, где не лежали мешки, на грязном полу валялись стоптанные сапоги, калоши, сморщенные от долгой носки грязные ботинки тех, кто спал или просто лежал на верхних полках. Поэтому днем он забивался в уголок их с тетей нижней полки и подолгу смотрел в покрытое жирной паровозной копотью окно.

Вечером на третьи сутки, когда он уже немного привык к вагонному быту, в нем вдруг проснулось странное недетское чувство, что его обманули, увезли от мамы навсегда! Жгучая обида пронзила все его существо, и он неожиданно для самого себя громко навзрыд заплакал, судорожно всхлипывая и теряя дыхание. Тогда чей-то хриплый голос с верхней полки проворчал зло: «Ну, завыл! Не реви, слышишь! Всем спать надо! Уймите ребенка, мамаша! Или в тамбур валите!» От испуга он на мгновение замолчал, но остановиться уже не мог. Тетя Лиза, которая спала с самого краю, оберегая, чтобы не упал с полки, проснулась, прижала его к себе и стала гладить по голове, шепотом уговаривая не плакать так громко. Он попытался объяснить ей, что больше не хочет ехать в этом противном вагоне, а хочет обратно домой, к маме, но слезы полились еще сильнее, рыдания стали еще более отчаянными. Тогда тетя Лиза достала откуда-то и сунула ему в одну руку кусок черствой лепешки, а в другую – несколько черных блестящих изюмин: «На, Аба, поешь немного! И не три глаза грязными руками!»

Слезы все равно не останавливались, худая грудка под тонкой майкой вздрагивала от сдавленных рыданий, и лепешка никак не попадала в рот. Наконец ему удалось откусить кусочек, следом он запихнул в рот большую мятую изюмину и, продолжая тихо всхлипывать, начал медленно жевать. Устав от собственного плача, он постепенно успокоился и уснул, даже во сне продолжая непроизвольно всхлипывать.

С этого момента каждый раз, когда он пытался что-то сказать или спросить тетю Лизу, слезы почему-то сами по себе начинали булькать в горле, и он сразу испуганно замолкал. Только ночью, когда в вагоне гасла последняя тусклая лампочка и все ненадолго, до следующей остановки поезда, засыпали, слезы добирались до глаз и свободно лились на ситцевый мешочек с его вещами, на котором он спал вместо подушки. С той ночи он научился плакать тихо, чтобы никто не слышал.

Абрам смутно помнил, как они шли через толпу по перрону большого шумного вокзала, где так едко и противно пахло от паровоза, что хотелось кашлять совсем как мама, но все равно было легче дышать, чем в вагоне. Тетя Лиза тащила его за руку по грязному перрону, он натыкался на острые края деревянных чемоданов идущих впереди пассажиров, чужие сумки и коробки. Стоящий на соседних путях паровоз вдруг издал пронзительный свист и выпустил острую струю пара ему в лицо. От неожиданности он прыгнул в сторону и попал под ноги человеку с костылем. Человек что-то крикнул и легонько ткнул его своим костылем в спину. Было не больно, но обидно.

Потом они переходили на какой-то другой перрон, снова садились в вагон и опять ехали, но теперь он сидел на скамейке у окна и смотрел, как быстро-быстро проносятся мимо большие и маленькие дома, машины, тупоносые автобусы, люди, деревья, коровы за забором и столбы с проводами. Это было интересно, но все равно ехать ему больше не хотелось, хотелось только устроиться где-нибудь и поспать. Потом они тряслись в набитом людьми и сумками душном автобусе, где он был зажат между мятыми юбками и потертыми брюками, от запаха которых его почти укачало. Периодически автобус притормаживал, пассажиры в салоне менялись, но свободнее не становилось. В какой-то момент он стал засыпать стоя, но в то же мгновение тетка в синем форменном халате, продававшая билеты на проезд, громко выкрикнула название остановки: «Кто спрашивал улицу Коминтерна? Следующая!» И тетя Лиза, крепко ухватив его за руку, потянула к выходу. Однако когда автобус остановился, Абрам легко спрыгнул на землю и как-то судорожно вздохнул. Воздух вокруг был какой-то легкий, в нем витал знакомый запах теплой глиняной пыли и сухой травы.