Марина Роземанн - Просто Чудо

Помолчали. К стрекотанью огородной живности в траве прислушались.

– Бе-едненькие они, все-таки, бедненькие эти древляне! – всхлипнула тогда Олечка, не только округлостью глаз своих и щек, но и сердечным теплом в бабушку свою уродившаяся, – Вот бы им туда, в необустроенные их древние времена, пожаротушителей твоих, деда, отправить… А? Небольшую такую посылочку с ярлычком «На тополиный город Искоростень. На самый пожарный. Так, глядишь, хоть кто-нибудь из древлян да уцелел бы. Внуков бы дождался. Никак, скажи, деда, такое сделать нельзя?

– Никак, – умильно доброй внучке своей улыбнулся Сан Саныч, – Никак такое нельзя, заинька. Подшипник, видишь ли, в колесе истории не тот. Нехороший такой подшипник. Бяка. Вспять, как ты его ни верти, – не крутится.

– А почему? – не поняла Олечка.

– Что – почему? – не понял ее непонимания Сан Саныч, – Нельзя, детка, это значит – никак не положено. Никогда. Точка.

– В самом деле – почему нельзя-то? – поддержала тут внучку и сама Дуся, – Почему это до сих пор такого подшипника не изобрели? Я это тебя, Сань, не просто так, а как патентного специалиста спрашиваю!

Просторная, мягкая на вид Дусина грудь под льняным передничком зашевелилась.

– Ведь чего только у вас там не патентуют! – заговорила она снова разбухающим голосом, – Любую чушь, прям обидно. Еще один, уж, небось, пятисотый по счёту вид яйцерезки, очередную тёрку, мясорубку с дистанционным управлением или какую-нибудь там фундаментально новую дигитальную соковыжималку. Пофундаментальнее прежней. Ну разве, скажи мне, это достойные нашего века патенты? Не за изобретателей, Сань, за эпоху ведь стыдно, и за ее малогабаритный, мелкотравчатый, кухонной мощности и сущности размах!

Дуся с шумом перевела дух, покривившийся у нее на груди передник поправила. Мужу в неяркие, скучноватого блеска глаза сердито заглянула. Потом всё же не выдержала, улыбнулась. Задиристо, как только она одна Сан Санычу улыбаться-то и умела. Со студенческих лет еще.

– Нет, чтобы взяли твои изобретатели, и наконец-то что-нибудь, в самом деле дельное изобрели! – энергично произнесла она, – Что-нибудь для конкретного спасения вымерших народов, например. Что? Губа тонка? Да? Тонка? И мозги на другие цели направлены? Эх вы-ый…

«А ведь и впрямь…» – мысленно согласился с женой Сан Саныч, но виду всё же не показал.

– Вообще-то исторические процессы не по моей части, Дусь, – пробормотал он плохоньким, почти извиняющимся голосом, – Я же, Дусь, в отделе научно-технического прогресса сижу. За чисто механические новшества нашей эпохи отвечаю. Не к позавчерашним людским проколам и склокам я, милая моя, приставлен, а к будущему торжеству инженерного разума. Так что совсем другого профиля я специалист. Я ведь лицо сугубо техническое…

– Чего-чего?! – снова вспыхнула на такие слова жена его Дуся, – А я-то думала, я не с сугубо техническим лицом без пяти минут всю свою жизнь прожила, а с человеком!…

Разгорячившись, грудь ее снова выплеснулась из-за льняного передника наружу и заколыхалась, аж вроде даже задымилась вся, как подошедшая каша.

Так ярко и жарко отсвечивала луна от Дусиных круглых щек и глаз, что Сан Саныч рассмеялся и сказал:

– Не полыхай ты так, Дусь, – хату спалишь…

В ту ночь Сан Саныч Ходиков снова любил свою жену. Аж за полночь, до завыванья последней электрички с ней очень интимно общался. Как, впрочем, и в прошлую субботу он ее с нежным, непреходящим чувством ласкал, и в позапрошлую. Несмотря на без пяти минут уже предпенсионный возраст. Легко он это делал, незатейливо, просто, радостно. Рукой ей её мягкий и смешливый рот зажав. Под мерное дыхание спящей за фанерной стенкой внучки Олечки ее любил. Изо всех сил стараясь, невинного этого дыхания не спугнуть.

И на следующий день, в воскресенье восемнадцатого августа тоже ничто по-прежнему не предвещало беды в доме Ходиковых.

Беда пришла к Сан Санычу в понедельник, да и то лишь во второй половине дня, уже после пяти. Она явилась к нему под видом худощавого, опрятно одетого господина чуть старше среднего возраста. На нем был сложноприталенный новомодный пиджак и крапчатый галстук с сизо-сиреневым мотивом. Из-за галстука, нарушая видовую пропорцию, тянулась ввысь очень длинная и очень тонкая шея с приковывающим к себе любой, даже поверхностный взгляд кадыком. Кадык этот двигался по шее своего владельца как поршень – вверх-вниз, вверх-низ, без остановки.

– А вот и я! – произнес нежданный гость и уверенно улыбнулся.