Елена Крюкова - Иерусалим

– Да, вот к ней и пойду… она подскажет.

***

Насилу зари дождалась.

Как посветлело туманное небо, подернулось белесой, словно инистой дымкой, Вера повязала с кистями платок, белый как метель, усыпанный ткаными яркими розами, всунула ноги в зимние короткие сапожки, еще материнские – она много чего донашивала за матерью, – накинула на плечи старую дубленку с рыжим лисьим, долыса вытертым воротником и отправилась к старушке Расстегай. Чтобы к Расстегай попасть, надо было лишь дорогу перейти.

«Вот бы так и в Иерусалим этот попасть: раз, и в дамки. Нет, за ста землями он!»

Сдернула варежку и постучала. В руку зубами вцепился мороз. Костяшки пальцев заболели от стука.

Стучала смело – в окне у старушки Расстегай горел свет, она вставала ни свет ни заря и молилась.

Шарк-шарк – раздавались за дверью шаги.

– Кого Бог послал раненько?

Тонкий голос звучал весело и безбоязненно.

– Бабушка, открой! Это я, Вера.

– А, Верушка! Ранняя пташка!

Мгновенно распахнулась дверь.

– А ты что, бабушка, на ключ не запираешься?

– Однако только на крючок! Однако кому я нужна, старое базло!

Вера нашарила на полу голик и им отряхивала сапожки от снега. Старушка Расстегай умильно глядела на нее. Ее круглое раскосое лицо катилось на Веру, как с тарелки печеное яблочко.

– Да хватит, хватит! Обувку не сымай! Проходи! Каво явилася? Я-то щас помолюся – да в храм, к ранней обедне! А ты каво? Случилось чо?

– Нет, бабушка! – Спохватилась. – Да, бабушка. Я… за советом. И за помощью.

– Ах ты душечка! Да разве ж я молодым помочница! Это я тебя должна просить мне помочи! Ну ты давай… однако к столу… чайку… у меня чайник горячий… только накипятила…

Старушка Расстегай швыряла на стол, укрытый ветхой, в старых винных пятнах, скатеркой из буфета, похожего на ржавый танк, битые блюдца, щербатые чашки. Из заварочного чайника лилась, вилась темная струя. Вера понюхала чашку.

– Бабушка, у тебя, как всегда, на травах.

– Да, миленькая! Да, солнышко! А без трав-то мы куда! Да никуда! Это однако здоровье! А сахарок у меня скончился! Вон, в чаёк-то жимолось швыряй!

Перед Верой на столе, укрытом скатертью с аппликациями, стояла вазочка с темным, почти черным вареньем из жимолости. Длинные ягоды, похожие на длинный черный виноград, высовывались из густого сиропа, дразнили. Вера подцепила варенье ложкой и положила не в чай, а себе в рот.

– М-м-м-м… вкусно… сама варила, бабушка?

– Нет! Добрые люди принесли! добрые, вроде тебя!

– А я – добрая?

Вера спросила даже не ее – себя спросила.

И думала: «Добрая я или нет? Добрая или нет?»

– Ты-то? – Старушка Расстегай весело всплеснула короткими ручонками. – Еще какая добрая! Однако добрая, да! Вот мне одеяло подарила! И мне под им тепло!

Вера покосилась на топчан со свернутым в огромную колбасу стеганым одеялом.

– Я рада, бабушка, что греешься ты.

– А это чо, твое детское?

– Ну да. Меня им – мамка в детстве укрывала.

– Вот-вот, а щас старенькая Расстегайка укрывается… все чин чинарем!

Вера осмелилась. Нырять, так головою в омут.

– Бабушка. Анна Власьевна мне… – Слово искала. – Завещала… В Иерусалим сходить.

– Сходить?!

– Ну, съездить. Какая разница.

– В Ерусалим!

– Ну да.

– В Ерусалим!

– Да! Да!

– В Ерусалим!

– Да Господи, да что ж такое в этом Иерусалиме?! – тоже ошалело закричала Вера. – Вообще, что это такое?! Город?! Деревня?! Зачем Анна Власьевна меня туда перед смертью послала?!

Вера кричала, как на пожаре. И опять она это кричала не старушке Расстегай, а будто бы самой себе. Самоё себя перекричать пыталась.

– В Ерусалиме?! Да разве ты не знаешь?!

Обе орали.

– Нет! Откуда мне знать!

– Да врешь ты всё! Знаешь! Со мной играешься! С бабкой старой, постыдилась бы!

Вера и вправду покраснела, до удушья.

– Не играюсь я с тобой! Я в газете читала, это в Израиле! Где евреи живут!

– Евреи… Да ты чо! Евреи евреями, а Храм Гроба Господня там! Там! И часовня на Елеоне – там! И Гефсиманский сад там! И Исус там последнюю муку принял! Там – Распятие воздвигли! Там! Распяли Его на кресте! Пригвоздили! И кровушка с ладоней текла! И из ног Его пробитых текла! А ты притворяешься тут мне! Эх ты!

Старушка Расстегай рассердилась не на шутку.

Вера верила этому гневу. Она почувствовала себя неучем и дубиной, и опять ей было стыдно, как было стыдно часто, почти всегда. Иногда она стыдилась даже того, что живет. «Вот, живу на белом свете, небо копчу, а кто я такая? Ну кто, кто я такая? Зачем – я?»