Сабит Алиев - Полюбить заново

– Ты ничего не понимаешь в охоте, – воскликнул он. – Каждый мужчина должен любить оружие.

– Вздор, – ответил я, – убивать ради удовольствия? Это не по-человечески. Быть может, когда ты нажимаешь на курок, чувствуешь себя всемогущим? Я не вижу в этом необходимости. Я терпеть не могу охоту. По мне, она порождает даже в превосходных людях самую безобразную жестокость. А как вы, охотники, любите хвастаться! Сколько раз я сидел за ужином с тобой и твоими друзьями и ужасался вам. Как же быстро вы превращались в самохвалов!

– Отвечать отцу, да ещё такими словами, крайне нерелигиозно, да и вообще наш менталитет не одобряет этого. Ты осмеливаешься отвечать мне?! Это богохульство. В моём доме есть свои законы, которые приняты моими предками! – заорал он, ударив ладонью по столу.

– Я категорически отказываюсь пользоваться законами твоих предков. Я могу уйти?

– Если ты осмелишься возражать, то больше никогда не войдёшь в мой дом!

Мне показалось, что отец посмотрел на меня свысока. Я с трудом удержал себя, чтобы не ответить ему, что он сильно преувеличивает собственную важность. И в самом деле – эта ноша стала для меня тяжеловата, но я не рискнул уйти.

– Я очень надеюсь, что ты верно понимаешь мои слова. Не будь упрямым, как мать, – если ты признаёшь свою ошибку, я готов забыть наш спор. Думаю, ты не забыл, что я собираюсь оставить тебе всё своё богатство по завещанию. А ведь я могу в любое время передумать. Я вправе отдать деньги кому пожелаю, – заявил он, уже окончательно выходя из себя, – и поверь мне: если ты меня доведёшь, то я пожертвую всё до последнего маната на благотворительность. Помни, что я единственный человек, который может сделать тебя богатым.

Я был твёрдо убеждён, что отец проживёт ещё много лет, сживая со свету своих родственников и в частности меня. Я почему-то был не уверен, что я переживу его, но знал одно: что не хочу жить, подчиняясь крайне невежественному человеку, хоть этим человеком и был мой отец.

Тем временем он, трясясь от ярости, продолжал:

– У нас много бедных родственников, да и вообще кругом нищета, разве ты слепой?

Я молча ушёл в библиотеку, куда отец никогда не заходил и там его грубый беспощадный голос был не слышен.

– — – – – – – – – – —

Моя мать была высокой, с острым взглядом и уверенной походкой. Седые густые волосы всегда были уложены в сложную причёску, напоминающую о моде, давно забытой молодыми женщинами. Спину она держала прямо, движения отличались упрямой решительностью, одновременно её походка была лёгкой и изящной. Мать не ела сливочного масла, считая, что оно вредит фигуре и мыслительному процессу, и думала, что умный человек не страдает лишним весом.

Дома мама всегда была хорошо одета. Она любила платья из тонкого шёлка нежных тонов. Особенно ей нравилось тёмно-фиолетовое маркизетовое платье с небольшой пелериной. В минуты хорошего настроения она садилась за пианино, наигрывала мелодичную песенку и тихонько пела. А я, забившись куда-нибудь в уголок, сидел, слушал и любовался своей мамой, лучше которой не было на всём белом свете.

Как многим хорошим в себе я обязан ей! Она была младшим ребёнком в большой, образованной семье. Её старшая сестра Флора хорошо играла на пианино и прекрасно пела. Когда ей исполнилось семнадцать лет, отец повёз Флору в Москву на прослушивание в консерваторию. Педагоги сказали, что у девушки редкого тембра голос и ей непременно надо учиться. Так Флора стала студенткой Московской консерватории и домой приезжала только на каникулы.

В эти дни Лала, младшая и самая любимая сестрёнка, не отходила от Флоры, и та уделяла ей много времени: учила её играть на пианино, петь забавные детские песенки. А когда Лале исполнилось пятнадцать лет, девочка недельки на две-три навещала Флору и та знакомила её с огромным городом: водила по музеям, по концертным залам, в театры. Окончив консерваторию, Флора вышла замуж за музыканта и их вместе направили в Свердловский оперный театр. Видеться родные сёстры стали очень редко.

В начале совместной жизни с отцом она хотела обеспечить себе независимость, была готова на всё. С отцом ссорились каждый день. Отец в такие моменты говорил ей всё, что в голову приходило, стараясь задеть её как можно больнее. Словесные оскорбления отца причиняли ей боль, сравнимую с физической. Он обвинял во всех своих несчастьях жену, а не Аллаха или себя. Чем грубее он был, тем острее она это чувствовала.

Каждый раз отец безудержно выкладывал весь свой запас бранных слов и упрёков. Они текли из его рта, как поток нечистот. Он выплёвывал слова, заикаясь, голос его срывался, но он овладел человеческой речью словно бы специально для того, чтобы бросать на мать ругательства и оскорбления. Он всегда затыкал ей рот.