Алена Остроухова - Апрель в Белграде

– Скучный? – как вопрос не звучит. Скорее, как попытка спародировать Ларину; попытка воссоздать когда-то сказанное ею, но она так не говорила. Сказала что-то похожее… блять, зачем она вообще это тогда сказала? Как он вообще мог пародировать, если не знал ее голоса? А она знала его. Его голос не низкий. Он никогда не был низким. Он даже выше, чем у большинства мужчин. И он прямой, гладкий, гипнотизирующий; его голос хочется слушать, но не сейчас, ладно? Ей даже нельзя закрыть глаза и осознать. Приходится смотреть на него, ведь она культурная. И он тоже дохера культурный. В любой другой ситуации он бы сказал: «У каждого свое мнение, и это нормально», но нет, нет. Это же его хор, его работа.

Ответа ждут от Алены Лариной. Она не умеет врать. Не хочет врать. Реквием на фоне продолжает создавать драматическую атмосферу.

– Ну, песни, – начинает она, сглатывая и улыбаясь туда-сюда по сторонам. Травкин внимательно слушал ее, и она могла увидеть нотки сарказма в его взгляде, но больше всего – недовольство и готовность прибить ее к стене. Фигурально, она надеется, – песни мне кажутся скучными, – она делает акцент на «мне», ведь каждый имеет право на свое мнение, так? Так? Он же сам говорил.

Она вызывает еще большее гудение в классе. Сначала было «о-о-о», но сейчас крики превратились в низкое «у-у-у». Травкин никогда не останавливает подобные реакции. У него на уроках свобода слова, так почему же он докопался? Он должен переспросить: «песни скучные?», но он не спрашивает. Молчит, незаметно улыбаясь и не сводя взгляда с Алены. Этот тот самый его ужасный взгляд, под которым хочется съехать под стол. Самый обычный, понимаете? Не суженные глаза, голова без наклона, ничего такого. Обыкновенный взгляд, и он посвящен только ей; а с улыбкой, его взгляд превращается во фразу… в какую-то фразу, в какое-то его личное осознание. Такое выражение лица появляется после хорошей, но старой шутки.

Тишины в классе больше нет. Только между ними тишина, и именно эта тишина давит на уши. Разве они не всегда молчали? Сейчас это молчание какое-то не случайное.

Да скажи ты что-нибудь, твою мать.

Он спокойно поднимается, и, как обычно, неаккуратно стукает согнутым пальцем по умной доске. Свернул видео обратно, закрыл ютуб, браузер. Все-таки, он культурный и не станет давить на Ларину.

Очень смешная сказка. Конечно, станет. Он вдоволь наулыбался, повернулся и сунул руки в карманы.

– Жду тебя на прослушивании в следующем году.

От серьезности и твердости его голоса у Алены открывается рот.

– Что? – все вокруг умирают со смеху и от посвистываний. Ларина больше не поглаживает пальцы.

– Не придешь – поставлю единицу, – последнее слово он растягивает по слогам, и Алена проглатывает острый камень в горле, ожидая чьей-то поддержки со стороны, но ее нет. Этот голос и недовольный взгляд всегда предназначались для шумных учеников, которые его достали. Когда она успела насолить Травкину? Иногда он умел быть такой скотиной.

Он на нее упорно смотрит, давая знать, что она ему не нравится. И он не шутит. Чудесно.

– В четвертом году нет музыки, – лихорадочно выдыхает она, прогуливаясь взглядом по спинам одноклассников. Третий год средней школы – одиннадцатый, по русским меркам последний, а в сербской гимназии учатся четыре года. Двенадцать, соответственно.

Да как у нее вообще в горле еще есть силы разговаривать?

– Я придумаю, как поставить единицу по другому предмету, – тут же соображает он и садится обратно в свое кресло, согнувшись над столом.

Только не единица в начале года… А ведь он поставит .

На лице Алены больше не было ни одной эмоции, которой бы Травкин мог насладиться.

– Что, если я не умею петь? – она опять прерывисто выдыхает, усмехается. Якобы ситуация забавная. Нет-нет, ничего тут нет забавного, Алена сейчас выйдет и повесится.

– Хотя бы не будет скучно, – вставляет свои пять копеек Камилла, оглядываясь на Алену через плечо. Ее компания подружек фыркает и смеется в ладошку. Дмитрий Владимирович перевел взгляд на Камиллу как на привычный, раздражающий источник звука и даже не оценил шутку.

– Это я решаю, а не ты, – ответил он Алене.

***

Так началось ее падение.

Если бы не Камилла Крылова, Алена бы продолжала изучать учителей и людей вокруг, и Дмитрия Владимировича, мило улыбаться себе и двум подружкам, иногда хватать золотой толстый ежедневник из рюкзака и записывать строчки, которые приходили в голову, а потом стесняться и не показывать. Как давно это было. Как она могла не ценить спокойствие? Скучную жизнь?