Геннадий Пискарев - Руфь

Меня чуток обескуражило, что незнакомец-мужчина уж слишком «сверлит» глазами мою жену. Да и попутчица его не стеснялась собственного неприкрытого любопытства.

В тот же день мы узнали: к Авдотье и Ивану Маховым (они жили на краю деревни) впервые за 25 лет приехали в гости их старшая дочь Екатерина с законным мужем.

Катя распрощалась с родными местами после войны, попав по спецоргнабору в Москву (тогда не очень людную), стала одной из домработниц, кажется, у маршала Василевского. Вышла замуж за младшего лейтенанта из охраны полководца.

Тётка Авдотья поначалу ездила к дочери (после того, как за самогоноварение отсидела год в колонии, ездить перестала). По возвращении из столичных странствий по ту пору она без зазрения совести «заливала», что бывала не только в Мавзолее – Кремле, пивала чаи с самим Сталиным.

О, как! Но есть и факт: через 25 лет Екатерина навестила мать. Навестила отца, инвалида. Инвалида войны первой группы. И будто бы только после получения тётки Авдотьиного материнского письма о чудо-невестке Марюхи Пискарихи.

Говорят: ближе к церкви – злее черти. Может быть, может быть… Подползали они и к Татьяне. А чего? Кто она есть, если живёт, как бы это сказать, не знамо с кем, что ли.

Нечестивые, неразумные. Понимаете ли, вы истинный смысл вразумления библейского мудреца Экклезиаста: «Горчее смерти женщина… Добрый перед Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею».

Она была (именно была, т. к. жена моя скончалась шесть лет назад) моложе меня на 9 лет. Как нас свёл вместе Господь? Неисповедимо, но порою мне кажется, что голос её приходилось мне слышать в ранние студенческие годы, когда проезжал по Гончарной набережной Москвы в сторону Ярославского вокзала. На этом маршруте, у Таганки, с крутизны Народной улицы зимой на санках каталась разноголосая ребятня. «Да-да, я тоже делала это», – рассказывала мне Татьяна потом. Мне думается, что я даже видел её: по окончании МГУ, во времена работы в областной Калужской газете. По журналистским делам мне надо было встретиться с генерал-лейтенантом Рослым, бойцы которого штурмовали в начале мая 1945 года – рейхсканцелярию Гитлера. Один из них Никита Егоренков, сбивший паучью свастику над логовом, был тогда жив и жил в Калужской области, где и познакомился с ним я.

Рослого довелось увидеть в окружении отставных военачальников, в скверике на Гончарной набережной – фронтовики играли в домино. Рядом на лавочке сидела девчушка, до которой мне не было никакого дела. А ведь, возможно, то и была Татьяна, пришедшая со своим отцом – генералом авиации, – к боевому товарищу, проживавшему в соседнем доме. «Ну, почему, если это была ты, не обратил на тебя внимания тогда?», – допытывался я у любимой своей после свадьбы. «Не на что ещё было внимание обращать», – отвечала она.

Но обращал ли внимание я на других? Обращал. Ещё как. Вот и свидетельство этому – стихи, написанные в разные годы, частично опубликованные. Есть смысл привести их, кое-где что-то пояснив.

В детские годы мои, годы первоклассные, бытовала среди нас такая игра – загадка, сутью которой являлся ребус. Задаешь, например, соседу или соседке вопрос: «Можешь назвать город, состоящий из одного мальчика и ста девочек?» И если слышишь в ответ: «Севастополь», – кричишь: «Точно!» Сева – мальчик, сто Поль – девочки. Соединённые Сева и сто Поль превращаются в «Севастополь».

По аналогии «7 я» – становится семьёй, если цифру «семь» написать буквами и к ним пододвинуть «я».

Эти нехитрые головоломки родили, помнится, моё первое стихотворение про любовь к девочке Зое. Вот оно, именованное «Наваждением».

Итак:

Зоенька Чистякова – платоническая первая детская любовь моя, она шла за мною всю жизнь вплеталась в чувства, что, можно увидеть во многих следующих творениях моих. Она утихомирилась лишь после сближения с Татьяной, сближения духовного и плотского, грань между которыми слившись с суженой, я уже не мог определить.

…Белый, белый песок моей родной речушки Костромки. Не знойное солнце, тугой ветер, несущий запах разнотравья, леса и василькового ржаного поля, что спускается с крутого пригорка к речке – чистейшей-чистейшей, воду которой, не боясь заболеть, в детстве мы пили с ладоней. В радостном полёте стрекозы и бабочки. И мы с Татьяной, распластавшиеся на траве, растворённые в природе – в Боге. Она, обнажённая, сошедшая как бы с лучших картин выдающихся живописцев, поглащает меня в неистовом трепете – божественно, чудно, естественно, нестыдно и прекрасно.