Галина Клюс - Мёртвый поводырь

На самом же деле моя героиня, если хорошенько вникнуть в её тонкую романтичную натуру, была далеко не каменная женщина. Просто она не хотела соблюдать никаких этикетов, а на чужое мнение в эту минуту ей было глубоко наплевать. Конечно, она могла бы запросто выдавить из себя слезу, но слеза та была бы совершенно искусственной, потому что так уж она была устроена, что горе умела загонять далеко внутрь, а если и плакала, то обычно наедине сама с собой, не иначе. Вообще она всегда жила богатым внутренним миром, не желая туда никого впускать, даже самых близких, там, в своих тайничках, она чувствовала себя полновластной хозяйкой, лепила сюжеты так, как ей хотелось.

То, что люди из похоронной процессии так уж сильно якобы убиваются по её супругу, её не очень-то занимало, она прекрасно знала, что перед ней разыгрывают просто спектакль. Люди, долго не получающие зарплату, – а это в девяностые годы стало повальным явлением по всей России, – просто-напросто хотели есть, а ещё пить, и, глядя в гроб, с удовольствием видели уже поминальный стол.

«Странно, – с тоской размышляла она, разглядывая покосившийся памятник на чьей-то заброшенной могиле, – и почему я раньше не замечала, как Алексей меня крепко и бескорыстно любил. Правильно говорят, что имеем, не храним. Впрочем, а разве я была к нему равнодушна?» По молодости у них, на зависть другим, вообще была безумная любовь, как вихрем, закрутившая обоих. И ей, и ему, пребывавшим в её плену, страшно было даже представить, что чувство это, как захватывающая книга, рано или поздно может иссякнуть. И что тогда? Когда они ещё не были женаты, и отношения их строились исключительно на целомудренной основе, он, как сумасшедший, мчался к ней, – а жил Алексей в другом посёлке, – прямо ночью, лишь только затем, чтобы много раз услышать от неё два вожделенных слова: « Я люблю!» Чудак! На память ей пришёл один эпизод, когда они с мужем как-то хмурым летним днём, взяв с собой пятилетнего сына, отправились на рыбалку. И вдруг небо покрылось внезапно свинцовыми тучами и со страшной силой разразилась гроза; всё кругом сверкало, громыхало, как на войне, мост, по которому они собирались перейти речку, вдруг рухнул, а вода забурлила, превратившись в сплошной мутно-жёлтый поток.

Она задрожала, как осиновый лист, и хотя не была суеверная, подумала, что это не что иное, как светопреставление. Глядя на её бледное, как полотно, перепуганное лицо, муж весело расхохотался, наверное, чтобы её успокоить; одной рукой он крепко прижал к себе хныкающего сынишку, другой бережно подхватил её и по пояс в воде, осторожно ступая, понёс две драгоценные ноши через бушевавшую речку, и в мгновение ока они очутились в безопасном месте. Как маленькая, ухватившись за его крепкую загорелую шею, она, успокоенная, подумала, что муж у неё, как сказочный великан, сильный, надёжный, и ничего на свете с ним не страшно.

А что если это и есть подлинное бабье счастье? Думала она тогда с трепетом. А те изумительные волшебные дни в солнечной Болгарии, в чудесном портовом городе Варне, куда они, когда им было по тридцать лет, поехали по журналистской семейной путёвке, которую она буквально с боем вырвала. Ей показалось странным, что даже там, средь тёплых райских золотых песков, когда, казалось, вся ослепительно яркая сказочная природа и люди были в одинаковом сладостно томительном ожидании счастья, для Алексея вовсе не существовало ни одной женщины, кроме неё. Другие мужчины сплошь и рядом буквально под носом зорко стерегущих жён умудрялись заводить банальные романы, откровенно подтрунивали над ним, считая его неисправимым чудаком. Когда она беззаботно нежила под палящим солнцем своё гибкое тело, наблюдая лениво, как бестолково суетились доверчивые чайки, как, переваливаясь с боку на бок, как утки, двигались кругом пухлозадые потные пожилые тела, как легко порхали почти обнажённые стройные упругие девушки, кокетничая своей молодостью, а главное тем, что можно порядком порастрясти престарелых своих донжуанов, Алексей со счастливой улыбкой мчался к ней. Как робкий любовник он смущённо преподносил жене то огромную охапку дорогих пахучих цветов, то целую корзину с мороженым.

Он где-то всё бегал, хлопотал, выбивал тогда ещё дефицитные билеты на концерты заезжих знаменитостей, а то вдруг как избалованного ребёнка усаживал её на качели, и она стремительно взмывала вверх. Столь трогательное ухаживание его не могли не заметить вездесущие окружающие; какая-то остроносая, с пёстрым кукушечьим лицом пожилая чопорная полячка, не без зависти глядя на красивую синеглазую соседку, с лёгким акцентом уточняла: