Лиза Шмидт - Поко а поко

Тромбон чмокнул его в щёку под одной из влажных арок колодезных дворов и скрылся в смрадной тьме подъездной пасти.

Яша отправился домой пешком, где в прозрачной пузатой банке обнаружил кончающуюся перловку, а в хлебнице – корочку чёрного, и понял, что до получки истощится, как и его тощий кошелёк.

В бесстыжие глаза тромбона он больше не глядел. А тромбон громко смеялся и показывал трём скрипкам новые – синие – туфли на изящном каблуке. Яша смотрел на туфли и представлял, как под тромбоном оба каблука с хрустом ломаются.

Потом Яшу познакомили с экстравагантной дамой, которая играла на саксофоне в джаз-бэнде, выступающем в ночных кафе. Она соглашалась только на поздние свидания. Яша, как дурак, поднимался по будильнику в два ночи, собирался и брёл по собачьему холоду дворов куда-то в центр, чтобы встретить её после работы. Поднимал воротник, когда задувало с Невы, ускорял шаг, когда слышал стук ботинок за спиной, пугался вытягивающихся под редкими фонарями теней и внезапно появляющихся из-за поворота такси и прижимал к груди зонтик.

Чудища выглядывали изо всех щелей, смотрели узкими жёлтыми глазами, громко топал ногой, похожей на слоновью, кто-то большой в гулких арках, гладил по затылку костистой рукой с длинными коготками на перекрёстках, в скверах хватал за рукав, так что хотелось только выдрать рукав и бежать, бежать, спотыкаясь о щупальца в темноте. И любой встречный приличный человек, если он был в шляпе, представлялся Яше Фредди Крюгером, а если он был со свёртком – то обязательно с бензопилой.

Дама ждала его, стоя на мокром асфальте, в котором отражались вывески и фонари (если таковые имелись). Ничего она не боялась и сама как будто была одной из ночных созданий и, может быть, даже была знакома с Дракулой.

Яша издалека узнавал её угловатую фигуру. Ноги её были скрещены, меховой жакет терял шарм под моросящим дождём, сигарета в мундштуке тухла, и прокуренный голос звучал ему навстречу:

– Опаздываешь, милый.

И они шли в какое-нибудь ночное заведение и заказывали только дорогую выпивку. И Яша виновато вспоминал тётю Риту, которая возвещала, что пить плохо, когда им по второму разу делали: ему – Кровавую Мери, а ей – Маргариту.

Они никогда не говорили, говорила только она.

Она утверждала, что искусства давно нет, искусство умерло, и всё держится теперь на одних лишь отголосках прошлого.

Яша старался скрыть зевоту и накатывающую дрёму, и со стороны могло показаться, что он согласно кивает.

С этой дамой он быстро завязал, как завязывают подростки с вредными привычками.

А однажды его свели с тубой. У неё были такие губы, такой странной формы губы, которые как будто всегда были готовы к поцелую. И пошлая родинка над ними. Одинокая родинка, родинка-одиночка.

Из неимоверно вьющихся волос она делала неаккуратный пучок, на худое, как струна, тело надевала однотонное чёрное платье и готовила пирог с малиной.

Он приносил ей коробку конфет, она приводила его на куцую кухоньку и писклявым голосом говорила:

– Ну, давай будем пи-иить ча-аай. А теперь давай будем есть мой традиционный пи-ииирог. С ма-аалиииной.

Надо сказать, такие пироги она приносила на все праздники. Надо сказать, пироги у неё всегда были невкусные. Из года в год.

А потом фортепьяно, гобой, вторая виолончель, кларнет и треугольник придумали про него злой стишок, который заканчивался так:

Туба кривила в ухмылке те самые г-у-б-ы и со всем соглашалась. А он всё оспаривал, но безуспешно, и отказывался обедать с ними в столовой, и уезжал домой на трамвае, стараясь не слушать, как в спину ему скрипит какие-то гадости скрипка.

Бездушные духовые тоже всенепременно хотели познакомить Яшу с женщиной его мечты. Это даже превратилось у них в игру. Находили карлиц, великанш, лягушек с косами, походившими на крысиные хвосты, косых, хромых и одноруких, привели несколько синих чулок, один раз – мужеподобную укротительницу тигров из цирка. Но никто, никто из оркестрантов ни разу не привёл обычную симпатичную девушку.

Снег приходил ночами. Тихий, крался подворотнями.

А утром было белым-бело, меж белых домов по белым улицам пробирались к метро сквозь снежные заносы люди, в скверах воробьи уныло улетали от занесённых кормушек, а под белыми деревьями гуляли памятники в снежных шапках. Матерились дворники, доставали большие лопаты, жаловались друг другу: