Мария Павлова - Светлая грусть чудес. Миниатюры

* * *

Прошел целый год. Была теплая летняя ночь. Легкий ветерок доносил сюда, на окраину, ароматы скошенных трав и вызревающих фруктов. Шум города почти не слышался на последней улочке, зато можно было услышать пение цикад, трели ночных птиц и журчание реки. Звездное небо здесь, вдали от городских огней, казалось вышитым золотым бисером. Женщина сидела у раскрытого окна и наслаждалась обволакивающей тишиной и покоем. Вдруг, возле яблони, она услышала смех и молодые счастливые голоса. – Да-да! – воскликнул звонкий девичий голосок. – Это было здесь! Хозяйка этого сада сама выбрала для меня цветы и вплела их в мои волосы. – Как удивительно! – ответил ей взволнованный мужской голос. – Когда-то эта самая женщина сказала мне, что на свете есть девушка, любящая цветы больше драгоценностей… Я не поверил ей, но когда увидел тебя на том празднике с розами в косах, вспомнил ее слова и захотел подойти к тебе. Ты была прекраснее всех этих разряженных девиц! – А я так грустила от того, что меня нет дорогих украшений! – рассмеялась девушка. – Женщина тогда сказала еще, что если когда-то мне понадобятся цветы, я могу прийти и срезать любые. – мужской голос стал тише и серьезнее. – Вот сейчас я срезал эту белую розу. Я дарю ее тебе и прошу тебя выйти за меня замуж. Ответа девушки женщина уже не расслышала, но угадала его сердцем. Она тихонько прикрыла окно, еще долго улыбалась в темноте, глядя на черный силуэт старой яблони.

Школьная дискотека проходила по обычному сценарию – сначала все долго и скучно собирались, потом скромно топтались возле стеночек, потом осмелев, раскрепостившись, уже зажигали по полной, с подпеванием, взвизгиванием и выделыванием таких «па» в центре зала, что у наблюдавших со стороны учителей дух захватывало. Тина не танцевала. Она сидела на скамеечке, почти в самом углу зала, и только слегка покачивала головой в такт музыке. Она обожала музыку, и обожала танцевать, и если дома никого не было, она, напевая что-нибудь про себя, закрыв глаза, кружилась по комнате, или постукивала кончиками пальцев по столу, воображая, что играет на пианино. В первом классе учитель пения советовал ей пойти в музыкальную школу: – У тебя прекрасный слух и голос, а пальцы, смотри, настоящие музыкальные!

Сейчас она сидела в углу и слушала музыку, стараясь не вслушиваться в слова поп-песенок. Ей очень хотелось танцевать, но было не с кем. Никто из танцующих не обращал на нее внимания, не звал в свой кружок, не интересовался, почему она здесь в одиночестве. Тина и не ждала ничего подобного, наперед зная, что так оно и будет, и все-равно приходила на школьные дискотеки – посидеть в углу. В классе с ней не дружили. Может быть, из-за матери, которая любила по ее словам «принять». Может быть, из-за одежды, купленной бабушкой в секонд-хенде. А может быть, из-за неулыбчивости и молчаливости самой Тины. Нет, мать ее не была конченой алкоголичкой. Она вполне могла бы еще «завязать», прийти в себя и зажить нормальной жизнью. Но она этого не знала или не понимала, и не нашлось никого, кто бы мог донести это до нее. Выпив, она становилась доброй и веселой, ласково материлась, пела песни и рассказывала бесконечные истории из своей жизни, под которые сама же и засыпала. С работы ее не выгоняли за безобидность и нескандальность, но платили мало, а иногда и совсем не платили…

Бабушка жила в доме напротив, в гости к дочери и внучке заходила редко, и то только за тем, чтобы отчитать их за неправильную жизнь. Дальше нотаций дело не шло, мама благополучно засыпала, а Тина уходила на кухню – помечтать. Правда, иногда бабушка брала Тину с собой в местный секонд-хенд «посмотреть обноски», как она выражалась, и покупала то теплый бесформенный свитер, то юбку – такую же бесформенную, но из «ноской ткани»… Тина не любила эти походы с бабушкой за обносками. И кто только додумался открыть секон-хенд прямо напротив школы? Каждый раз, выходя оттуда с бабушкой, она встречалась с кем-то из одноклассников, которые тут же бросали им вслед злые, обидные шуточки. «Обноски» в секонд-хенде, расположенном в полуподвальном грязном помещении, были свалены кучей на полу или набиты в рваные полиэтиленовые мешки, и продавались на вес. Заведовала этим добром молодая мрачная женщина, зимой и летом укутанная в ватный бушлат – в сырой подвал не проникала даже тридцатиградусная жара с улицы. Она устало поднимала глаза на каждого вошедшего, болезненно хмурилась и неизвестно зачем предупреждала: – Вещи смотреть аккуратно, не разбрасывать мне тут!