Александр Кауфман - Небылицы

Но понимающие ставят на плиту чайник, надевая на носик колпачок со свистком. Рождённый газом, вышедшим из немыслимых земных недр, огонь жжёт металлическое дно, оставляя видимые следы, вода бурлит, изнемогая, превращается в пар, который с пронзительным свистом вырывается наружу, чтобы спустя секунду раствориться навсегда. Крышка, если чайник не так уж молод, прилегает не слишком плотно, подпрыгивает, и из-под неё устремляются другие паровые струйки, прихотливо избежавшие свистковой участи. Носик со свистком снимается или поднимается, и вода, ещё бурлящая остатками былой мощи, льётся в заварочный чайник, заставляя высушенные листья отдавать свою коричневую краску.

Теперь-то я нередко позволяю себе пить чай с чёрным бальзамом, крепким и ароматным, иногда добавляя лимон, мяту или что-то ещё. Но когда-то давно я знал только один неизменный ингредиент для чая – сахар. Прибегая с улицы на обед или ужин, осторожно, чтобы не задеть содранные, залитые бриллиантовым зелёным коленки о скатерть, я садился за стол и наблюдал, как Дед режет крупные, только что с грядки, помидоры и огурцы. Такой салат, заправленный сметаной или подсолнечным маслом, был излюбленным блюдом, не надоедавшим почти никогда. Аккурат перед тем, как поставить в центр стола две тарелки – глубокую, с салатом, и мелкую, с крупно нарезанным белым хлебом – Дед ставил на плиту чайник со свистком и звал бабушку. Заканчивали трапезу мы под пронзительные трели, и спустя время обязательно прихлёбывали крепкий сладкий чай, порой даже из блюдца.

Если это был обед, то я убегал к заждавшимся друзьям, если же ужин – то мы садились с Дедом играть в шахматы или «войнушку». Вторая игра была моей любимой, но Дед баловал меня ею не так часто, чтобы она успела надоесть. На двух белых листах он чертил две одинаковые карты местности, с лесом, болотами, реками и озёрами, полями и господствующими высотами, траншеями и окопами, на обратных же сторонах листов писал силы обороняющихся и наступающих – артиллерию, танки, миномёты, пехоту, сапёров, инженеров. Конечно, атакующих всегда было больше, но у защищающихся имелись надёжные укрепления. Затем мы с Дедом кидали жребий, кому быть какой стороной, и расходились по разным комнатам – рисовать планы.

Когда наставало время подвести итоги, я обычно проигрывал – Дед, человек старой закалки, был сторонником мнения, что детям поддаваться не надо, а если и надо – то совсем чуть. Благодаря его позиции я обогатился множеством новых знаний о сратегии и тактике, бережно мною извлечённым из книг, таких же аккуратных, пожилых и вкусно пахнущих временем, как и всё в этом доме.

Так проходило беззаботное моё детство, не лучшее, но и не худшее, чем у тысяч других детей. Когда я был, как мне казалось, взрослым, а на самом деле – сущим ребёнком, Дед ожидаемо и тихо умер, исполнив главную мечту последних лет жизни – не обеспокоить родных и близких беспомощным своим состоянием. До самого последнего дня он находил в себе силы самостоятельно пройти на кухню, зажечь спичкой живой огонь и поставить на плиту потёртый эмалированный чайник со свистком.

Пётр Тимофеевич Кирпичёв проснулся от дробного металлического стука на заднем дворе.

Надо сказать, что Петра Тимофеевича никто и не думал величать по батюшке. Звали просто: Петя Кирпич, редко иначе. Тут был как раз тот самый случай, когда фамильное прозвище подходило натуре и облику как нельзя лучше. Был Петя довольно молод, едва ли сорока лет от роду, здоров, как бычара, широк и красен лицом, квадратен головой. Впечатление производил монументальное – то есть был похож на типовой монумент воинам, павшим смертью храбрых. На руку был скор, к выпивке питал трепетную тягу, батрачил в сезон на комбайне, держал птицу и двух коз – таких людей называют крепкими хозяйственниками, иногда их, для разбавления, делают депутатами или служащими. Жил бобылём, молодая жена сбежала в город с залётным командировочным, прибывшим на соседний завод, где та трудилась в упаковочном цехе. С другими у Кирпича как-то не сложилось, а потом и привык. Девки, впрочем, к Пете хаживали, наутро возвращаясь домой с огромными синяками под глазами, но довольные, что твоя кошка в марте. Отцы да братья пробовали приезжать разбираться, да кончилось это ничем – Кирпич выпивал полстакана, выходил на крыльцо и молча стоял, нежно поглаживая приклад двустволки, доставшейся от покойного отца.

Итак, Петю Кирпича разбудил металлический стук.