Михаил Сиреневый - Просветление

Все они были лишь материалом, для построения меня и подпиткой. У меня имелось немало денег, но со временем они потеряли свою значимость для меня. Карьера – игра, я – игрок. И всё же рано или поздно запал иссякает, бурление гормонов и ферментов переходит на трясущиеся руки и стремлению к спокойствию. Отдых в экзотических странах, секретарша модельной внешности, сбережения в зарубежных банках к концу жизни уже ничего не значат. Находясь в ванной с джакузи, на меня нахлынет череда странных мыслей. Я вспомню старого друга, с которым давно уже перестал общаться. Он был для меня одним из самых близких, мы прошли огонь и воду, но пройти через своё раздражение и неловкость от разговоров людей, переставших понимать друг друга, наверное, не в силах. В голове нарисуется симпатичное личико иностранки, проходившей по пляжу, и её взгляд, на несколько секунд застрявший на мне, что в последующем будет моей больной раной о страхе и неуверенности, которые не смог преодолеть, чтобы подойти к ней. Как будто бы услышу мамин разговор по телефону, исходящий из кухни, и лай моего всегда дружелюбного пса. На руке окажется горсть таблеток, во рту привкус пряной горечи дорогого алкоголя. Намеренно я это сделал, или мне действительно было так плохо, – не помню. Через двое суток домработница увидит немолодое, холодное тело, лицо которого утонуло в собственной рвоте, а исходящая вонь будет преследовать её ещё несколько дней.

Я точно решил, что не буду вставать с кровати. Ничего не буду делать! Любой результат, будь-то негативный или положительный – есть результат. Я уже был святым, низменным и подлым, каких ещё поискать, был много кем, но стать ничем мне ещё не приходилось. Отречься от материи, дать своему телу просто умереть в бездействии. Может быть, тогда я освобожусь от своих перерождений, которые всегда несут с собой переживания и страсти, не дающие мне покоя. Паника пандемией проносится по моему мозгу, дыхание учащается. Становится очень страшно, кажется, я не знаю, куда себя деть, куда мне спрятаться или убежать. Закрываю глаза и начинаю считать до пятнадцати, представляя колышущиеся ветки зеленых деревьев. Хаос в голове понемногу исчезает. Открыв глаза, я оглядываю свою комнатушку. Утренний свет вторгается в мой мир и зазывает в свой. Всё решено. Я выйду из колеса боли.

***

Сколько раз я связывал свои жизни с государством и всем к нему прилегающим. Быть политиком то ещё грязное дело. Моё желание управлением и доминированием утолялось с лихвой. Человека, у которого есть такие потребности, полноценным или счастливым не назовёшь. То, что вы знаете о политике из средств массовой информации, – ложь. Всё это игровое поле с перестановкой рычагов управления за различные ресурсы и их ценность. Мысли о власти над другими, принятии за них решений, опьяняли меня. Большой кабинет со столом из красного дерева, креслом из настоящей кожи приносил ощущение комфорта и уюта. Особенно нравилось запираться в нём, закинув ноги на стол; включив любимого мною Рахманинова, я думал о покосившихся деревянных домах, кирпичных и бетонных коробках, выстроенных неровными рядами. Меня грели мысли о бегстве из этих мест. Однако страхи никуда не делись. Телом я был свободен от серого лимба, но иногда душа сама туда возвращалась, и с возрастом всё чаще. Я имел шикарные апартаменты, несколько автомобилей, уважение (больше похожее на страх) многих людей, но ничто из этого не избавило меня от кошмаров. По ночам мне снилось старое, запылённое окно с решеткой, на которой отпала вся краска, а жёлтое свечение из грязных штор окрашивало ржавчину прутьев в цвет раскаленного солнца. Вокруг этого окна полная темнота, свет есть только в нём, что тянет меня, и я следую. Но чем ближе я подхожу к нему, тем громче слышу неразборчивые крики и шум разбитой кухонной посуды. Приближаясь всё ближе и ближе мне становится не по себе. Крики переходят в истерику, а грохот разрушения оглушает. Находясь на расстоянии вытянутой руки, страх оцепляет моё тело, я просыпаюсь в холодном поту. Днём в голову приходили давно похороненные воспоминания, перед глазами проносились забытые неприятные лица, похожие на тусклые пятна. Боль и обреченность этих существ была мне так близка и понятна, что мне становилось мерзко, от мыслей о моей схожести с ними. Порванные кеды будто снова давили мои ступни, но ничто так сильно не давит как атмосфера вечно прокуренных подъездов, душных комнатушек с запахом постиранного, повсюду развешенного, белья и вонючего, варящегося мяса. С тех пор, как я перестал наблюдать пьяные шатающиеся походки, слышать голоса, походившие на вопли диких тварей во время драки и спаривания, мне и в голову не приходило, что кого-то из них можно любить или жалеть. Пока случайно не попал в конституционный суд по просьбе коллеги. Где велось дело по убитой и изнасилованной пятилетней девочки её собственным отчимом. Пока её мать заканчивала ночную смену второй работы, бывший заключенный, находящийся под наркотическим опьянением, задушил и надругался над бедным созданием. Пока длилось слушание кто-то из толпы тихо, но очень отчетливо сказал: «ангел». В процессе суда то и дело мелькала одна из улик, – это был прозрачный пакет с детскими сандаликами, на которых были капли крови ангела. Я не мог оторвать глаза от этой пары обуви. Из пустоты моей души начал доносится вой волка, попавшего в капкан, а из головы не уходил образ светящейся девочки, с кровью на сандалиях. После того суда мне стало ещё тяжелее спать, а в голове крутился злосчастный вопрос: счастлив ли я? На самом ли деле хотел такой жизни? Как быстро находил ответы, так же быстро разочаровывался в них. Потом вопросы жены по поводу моего самочувствия, предложения съездить в санаторий. Слова женщины, с которой я прожил несколько десятков лет, несли в себе заботу и переживания обо мне, но в глазах, то и дело, проскакивал змеиный блеск. С годами я становился черствей, но каждый раз улавливая холод с её стороны, сердце всё равно давало о себе знать ноющей болью в груди. Не менее болезненно было переносить отдаленность сына. За двадцать лет его жизни я потерял контакт как физический, так и связь душевную. И чем дальше, тем хуже. Сыновья и дочери в жизни родителей, как предмет кинутый утопающему, бывают двух типов: первые спасают тебе жизнь, удерживая на плаву, словно спасательный круг, а вторые топят и ведут ко дну, подобно огромному камню. Когда я отрывался от своих дел и вспоминал об ужасных выходках моего сына, из которых мне приходилось его вытаскивать, или о дорогих и бесполезных его покупках, казалось, я начинал захлебываться. Тема семьи стала для меня больной раной. Люди без семей всегда создавали образ несчастных или неполноценных. Отчасти так и есть. Родные тебе люди, как маленький остров, который всегда будет с тобой, готовый поддержать в любой момент. Но это звучит как самая наивная утопия.

Читать дальше