Альберт Горошко - Хроники Авачинской бухты

Волосюк закурил. Я сидел сзади, и ветер из приоткрытого стекла задувал мне за шиворот. Черный воротничок, похожий на детский слюнявчик, немного спасал от холода. Подшивать подворотнички нам пришлось научиться быстро – казалось бы, какие на флоте подворотнички – ан нет, и тут они тоже. И сапоги, и портянки – все это полагалось морякам на Севере, а по нормам обмундирования Камчатка считается Севером.

Волосюк стал расспрашивать меня о всей моей жизни, начиная со школы и кончая учебкой. Я охотно отвечал и рассказывал ему все до мелочей, о том, что ходил на дзюдо в школе, о том, что в институте чуть не был отчислен за спор с замдекана, о том, как на Русском острове ел сырое мясо. Старший мичман кивал, широко улыбался, растягивая свои усы, как гармонь, подталкивал Пономарева в плечо, так, что тот один раз заехал на обочину. Настроение мое было под стать погоде. Я растопил ладонью заиндевевшее льдом стекло Уазика, и в получившейся полынье вылавливал куски камчатского ландшафта. Ничего подобного я в жизни не видел – под ярко-голубым зимним небом волновалось белоснежное море сопок, залитое холодным низким солнцем. Слева, за лобовым стеклом, виднелся ансамбль вулканов, перед ними темнела узкая, но длинная полоса Петропавловска. Мы ехали южнее, огибая Авачинскую бухту с противоположной стороны. Заснеженные сопки, безоблачное небо, приятный дымок от мичманской сигареты, усердное урчание мотора сморили меня, и я заснул.

3

Разбудил меня треск ручника уже в поселке Рыбачий. Мы стояли на КПП.

Я вышел из машины, пока дежурный матрос с красной повязкой проверял мой военный билет. Морозный воздух, в котором летали кристаллики льда, щипал ноздри. Волосюк снова закурил, а я разглядывал ровную поверхность небольшого залива слева, другой берег которого бугрился невысокими сопками, на которых еле различались под снегом заросли стланика. Дежурный вернул документы, и дальше мы пошли пешком, а Пономарев развернулся и поехал в поселок. За нами скрипнула калитка. Волосюк неожиданно бодрым при его солидной фигуре шагом устремился вперед, я еле поспевал за ним, скользя по накатанной до блеска дороге.

Впереди показались первые постройки – двухэтажные беленые казармы с двускатными крышами. Мы прошли первое строение и вошли во второе. После яркой улицы я не сразу привык к полутьме помещения, мне показалось, что в нем просто занавешены все окна. В стене напротив светился дверной проем, к нему-то мы и направились. В роте никого не было, кроме дневального, который вытянулся и отдал честь мичману. Проходя мимо, Волосюк спросил его:

– Где Бережков?

– В баталерке, товарищ старший мичман!

– Добро, – ответил он.

Мы прошли в баталерку, освещенную яркой лампой под потолком. За столом, перелистывая испещренные плюсами и минусами страницы толстой общей тетради, сидел крепкий светловолосый старшина первой статьи с широким приветливым лицом.

– Ну, встречай старпома, Володя! – наигранно, с паузами, проговорил Волосюк и похлопал меня по плечу. – Вот он, знакомьтесь.

Старшина встал, протянул мне твердую и цепкую ладонь.

– Располагайся, – Бережков указал на свободную полку на стеллаже, забитом стопками вещей – бельем, робами, тельниками, кальсонами.

Пока я разбирал рундук, Волосюк шептался с баталером, поглядывая в мою сторону. Они говорили обо мне.

– Своди его на камбуз, потом пусть ложится отдохнуть. Завтра воскресенье, в понедельник покажешь ему Чайку. Ну, матрос, чувствуй себя как дома! Но…не забывай! – и оба они добродушно рассмеялись.

Когда мы шли на завтрак, старшина рассказал мне, что новое место моей службы – штабная команда, самое лучшее, что можно желать. Сам он отправлялся на дембель, и его задача – подготовить себе достойную замену. Желательно, в моем лице. Меня выбрали не случайно, как студента Московского вуза, с хорошей анкетой и рекомендациями от командира роты в школе баталеров. “Так вот кому я обязан!” – подумал я. Сайфутдинов, этот опытный тактик и тонкий стратег, везде искал возможности наладить связи. Я был всего лишь разменной монетой в его большой игре, название которой – военная карьера. Я был один из немногих студентов в его роте, к тому же, ”художник”. А это значит, мог пригодиться в штабе, как секретчик – специалист по работе с картами, например, и, работая в штабе, упоминать его, Сайфутдинова, в разговорах, в том числе и с высшим начальством.