Екатерина Косточкина - Моё лимонное дерево

Большую часть своего детства я провела в самодельном бункере, который выкопал мой отец. У меня никогда не было своей комнаты, я всегда должна была делиться с Кристиной, опекать ее и быть рядом. У сестры был бункер. Свой мир, пусть и выдуманный, но все же свой. У меня же была Кристина.

Мне было двенадцать, когда я впервые испугалась собственной сестры. Семилетняя девочка, которая пряталась в школьной каморке. Испуганный, словно одичавший ребенок, который больше походил на зверя, нежели на мою сестру. Она забилась в угол, испугавшись… Да никто уже и не помнит, чего именно. Я хотела подойти и успокоить ее, но сестра в ответ набросилась на меня с диким криком и впилась ногтями в лицо, оставив мне продолговатый шрам от уха к виску. Она не узнала меня. Как и я больше не видела в ней той милой девочки, что еще утром впервые села за школьную скамью.

С тех пор Муссоны хранят ее в тайне. Привет, моя сестра сегодня не придет в школу. Она больна. Очень… Ветряная оспа, ангина, аллергическая реакция. И по итогу: Кристина слишком слаба, чтобы посещать школу. Какие-то проблемы с иммунитетом. Мне приходилось врать. И хоть она и вправду была больна, ее недуг не был физическим. Он витал в воздухе, но никто из нас никогда не произносил его название. Так было принято.

Мы никогда не обсуждали ее болезнь дома. Вне дома подобное тоже было непозволительно. Мы общались сочувственными взглядами, смиренным молчанием и усталыми улыбками. Каждый из нас все понимал, и каждый, привыкнув, по-своему участвовал в этом спектакле.

Местные дети же называли ее чудовищем.

Говорят, в доме на большом перекрестке, в том самом – с высоким кирпичным забором, – живет чудище. Девочка-вампир, которая никогда не выходит днем. Говорят, ночью, если незаметно прокрасться к забору с другой стороны дома и найти дыру в нем, то можно увидеть, как кто-то со скрипом открывает гигантский железный люк, из которого доносится прекрасное детское пение. Она живет под землей, представляешь? Ее держат там, как в темнице. Боятся, если девочка выберется, наш город будет обречен. Съеден. Вот так!

Я услышала эту историю от мальчика, когда сидела в приемной врача, ожидая своей очереди. Тогда мне уже исполнилось семнадцать. Пять лет прошло, и история постепенно обрастала все новыми и новыми деталями. Через год кто-то сказал, что видел, как она ходила по участку, закованная в цепи. Видно, чтоб не сбежала. Кто-то уверял, что слышит дикий крик по ночам. Я сначала не понял, откуда этот звук. Потом прислушался, опустился на траву и прижал ухо к земле. Мне никогда не было так страшно. Я слышал крик – ее крик. Он был настолько громким, что трава вокруг колыхалась.

Двадцать четвертое декабря – день, когда тысячи католиков собираются за большим обеденным столом в кругу своей семьи, накрывают на стол традиции в виде индейки, сладкого картофеля и гигантского рождественского пудинга. По улицам через открытые форточки кухни разносится аромат имбирного печенья, минуя пустые магазины, путаясь в бесконечных нитях цветных фонариков.

Но и православный Таймун в этот день не лишен праздника. По крайней мере, семья Муссон с самого утра не сидит без дела. Я фарширую утку, аккуратно заполняя ее нутро яблоками с клюквой, мама возится со своим фирменным лимонным пирогом, Селена усердно натирает серебро. И даже Кристина сегодня с нами: она сидит рядом с радио, которое постоянно скачет с одной волны на другую, отчего она нервно бросает картофельные очистки в ведро, после чего аккуратно разрезает картофелину на четыре части и плюхает их в воду. Порой она кажется счастливой – в особую секунду, которую я успеваю растянуть, чтобы увидеть в этой девушке со впалыми скулами и синим ореолом глаз свою сестренку, чей взгляд еще не поражен вирусом паранойи.

Рождество и бабушкин день рождения слились воедино под взгляды недовольных соседей, каждый год с презрением подглядывающих сквозь полупрозрачные тюли на окнах своих домов. Наблюдающих, как Муссоны собираются вместе, тревожа их невзрачные жизни под сопровождение джазовой пластинки.

Сегодня бабушке семьдесят четыре года, двадцать из которых она встретила в доме своего сына. Хрупкая старушка с длинными седыми волосами, густота которых по наследству передалась мне, а потом уже и Селене. Одета она была в бархатное платье цвета баклажана, в руках держала маленькую сумочку, поверхность которой полностью покрывали жемчужные камни. Войдя в комнату, она передала сумочку мне, и я успела заметить ее маникюр – красный лак, небрежно затекший на кутикулу.