Алексей Иванов - Тобол. Много званых

– Давай подымим, дядя Семён, – предложил Ваня, усевшись на лавку.

– Вот уж не тянуло никогда. На что мне?

– А я попробую, – Ваня развязал кисет.

Суровым солдатам табачный дым – вместо дыма родного очага.

– С Машей нелады? – спросил Семён. Эти детские ссоры казались ему просто забавой от избытка бестревожного благополучия. – Твоё горе не беда, Ваня. У молодых всегда оно так: то милуются, то в драку, потом снова целоваться. Главное – насовсем друг друга не потерять.

– Не понимает она меня, дядя Семён, – признался Ваня.

– От строптивости девчоночьей топорщится, как утиный подхвостыш. Помиритесь, поладите, и всё она про тебя поймёт. Если любит – примет.

В это время в мастерскую заглянула и сама Маша. Увидев Ваню с Семёном, она рассердилась. Конечно, Ванька сетует на неё. А она не хотела выносить свою обиду на чужое суждение.

– Матушка вечерять зовёт, – сказала она.

– Зовёт – иду, – Семён сразу встал. – А ты хоть выслушай его, Маш.

Маша фыркнула, но Семён уже открывал дверь.

– Ну, говори, Ваня, – неохотно пригласила Маша.

– Я не умею за девицами ухаживать, Марья Семёновна, – Ваня хмуро посмотрел на неё исподлобья. – На службу меня ещё отроком взяли, потом в чужие страны на учёбу отправили. Я девиц-то и не видел, не знаю их.

Честность в этом не стоила Ване усилий: не девицы доблесть офицера.

– Не знаешь, так не лезь, – безжалостно ответила Маша.

– Ты мне очень к сердцу припала, – Ваня старался говорить твёрдо. – Но я солдат. Первым делом отечеству служу. И другим я не буду.

Ваня надеялся, что Машу покорит его воинская самоотверженность.

– Так женись на пушке! – отсекла Маша. – Она чугунная, ей не больно!

Ваню по душе хлестнуло гневом, как плетью.

– Ну, как знаешь! – ожесточился он. – На колени я не встану!

Маша повернулась и вышла из мастерской, хлопнув дверью.

На ужине Ваня теперь сидел на самом дальнем конце общего стола, где помещают детей, холопов и маловажных гостей. Горели лучины, окна уже были закрыты ставнями, на ночь топилась печь – в её объёмистой утробе потрескивали дрова. Ремезовы дробно стукали деревянными ложками, по очереди разбирая гороховую кашу с маслом. Смурной Ваня не замечал, что Петька призывно подмигивает ему и ёрзает. Петьку распирала новость – настолько горячая, что он не мог сидеть спокойно, и всё же очень опасная, потому он и дожидался, когда батюшка разделается с кашей и подобреет.

Семён Ульяныч облизал ложку, положил на стол и перекрестил живот.

– Благодарствую, мать, – выдохнул он. – Марея, налей киселя.

– Батька, – тотчас сорвался Петька, едва не подпрыгивая. – А я сёдня в рекруты записался.

– В какие рекруты? – от сытости не понял Семён Ульяныч.

– В военные, в какие ещё-то? К Иван-Митричу Бухгольцу, полковнику.

– Никаких рекрутов тебе, – властно запретил Семён Ульяныч.

До него не дошло, что дело уже сделано.

– Летом с войском я в поход на Яркенд пойду. Мне скоро ранец дадут и муницию. Жить дома разрешили, только на ученья являться и в караулы.

– Никакого похода с солдатами, ишь чего вздумал! – возмутилась и Ефимья Митрофановна. – И муниции чёртовой не надо.

– Пойду, – упрямо повторил Петька. – Решено уже.

Семён Ульяныч засопел, медленно осознавая новость. Семён глянул на Леонтия, и тот покачал головой: я не знал. Маша изумлённо смотрела на Петьку как на самоубивца. За столом повисла тишина.

– Нехорошо без отцовского благословения, – твёрдо произнёс Леонтий.

– Ах ты шнырь вертлявый! – взорвался Семён Ульяныч. – Да я тебя в бане запру, дурака! Будешь там торчать, пока войско не уйдёт!

– Ванька, скажи им! – умоляюще призвал Петька.

Ваня совсем не хотел участвовать в этой семейной склоке. Но ведь он заявил Маше, что служба превыше всего, значит, надо поддержать Петьку.

– Державе служить – честь! – угрюмо выдал Ваня.

– Помалкивай, аршин казённый! – сразу громыхнул Семён Ульяныч.

– Все Ремезовы служилые! – отчаянно крикнул Петька. – И прадед, и дед, и ты, батька, и вы, Сенька с Лёнькой! Один я как баба дома сижу!

И это было правдой, от которой Семён Ульяныч задохнулся.

Дед его, Мосей Меньшой – в которого, говорят, и сам Семён Ульяныч уродился, – был знатным забиякой, ходил артельным на кочах и в Мангазею, и в Енисейск. Никаких тунгусов с копьями он не боялся, никаких джунгар, никаких лесных лиходеев с топорами и самопалами. Однажды, было дело, в казацком споре он от кулаков до сабель докатился и соперника, своего же казака, напополам распластал; за этот грех его должны были повесить, но никто не мог сравниться с Мосеем в отваге и бешенстве, и воевода князь Тёмкин-Ростовский своей волей его помиловал, да и всё: такие незаменимы.