Яна Тейлор - Банан в Сибири. Сборник рассказов

Ничего не поняла!

– И что? Ну и что?

– А то, – с раздражением бросил Жадный Жорж, – хэви легс – это плохая генетика! Хэви легс – значит, располнеет с возрастом. Хэви легс дети унаследуют. Хэви легс – я не захочу ее однажды…

– Мама дорогая! Так ты бросил девочку только из-за полных ног?!

– Я же мужчина, – огрызнулся сердитый жених.

Меня уже душил истерический хохот.

– Так мы, значит, вместе из-за моих ног?! А если я растолстею, ты найдешь себе новые, худые?

– ТЫ НЕ РАСТОЛСТЕЕШЬ! – серьезно сказал он. – У тебя отличные гены. Характер плохой, а метаболизм отменный.

Я не знала, смеяться мне или плакать…

С другой стороны, пресет-то сломался! Настройки полетели! Наверное, впервые в жизни Жадный Жорж был откровенен со мной. С собой. Даже если эта откровенность так неприглядна, все лучше чем «Дарлинг – head and shoulders above».

Мы не разговаривали два дня. Жадный Жорж дулся по углам. «Неблагодарная обжора с отменным метаболизмом» тоже кисла в растерянности: как же быть дальше? В конце концов он не выдержал.

– Дарлинг, – понуро покосился он на меня, – хочешь, купим книгу тебе?

Хитрец. Кто ж откажется от книги? Мы поехали на «Петровку», я отключилась полностью. Книги! Копалась, смеясь переговариваясь с продавцами, в стопках книг, листала, принюхивалась к запаху новой типографской краски, осторожно прикасалась к ветхим переплетам…

Забыла про все на свете! Расплачиваясь за новый томик Фицджеральда, я словила на себе чей-то назойливый взгляд. Миловидная девушка стояла столбом, уставившись на меня во все глаза. Я улыбнулась ей вежливо, мол, книгу, что ль, хочешь мою? Любишь Фицджеральда, да? Тут она внезапно подскочила ко мне, вдруг рванула на себя золотое сердечко с моей шеи, чуть не придушив меня цепочкой.

– ЭТО МОЕ! Это принадлежит мне! – в сердцах воскликнула она, сорвала и бросила ее оземь. И, закрыв руками лицо, побежала прочь. Жадный Жорж, бледный как смерть, смотрел ошарашенно ей вслед. (Кажется, она не Фицджеральда любит.)

Хэви легс…

Как же тебе повезло, моей невесте…

– Смотри-ка, хэви легс, а бегают быстро, – процедила я вспотевшему господину Голохвастому. На весь Крещатик осрамил! Не за ваши магазины я шла! Жадный Жорж вздохнул, встрепенулся, поднял разорванную цепочку, и мы помчались наперегонки домой. Я собирать чемоданы, а он – конечно же, останавливать меня и молить о пощаде.

Ворвавшись в квартиру, мы ринулись по разным углам, я на антресоль, а он – за камерой. Видео хочет сделать с моим уходом?! Ошарашенная, я стояла с раскрытым чемоданом и по инерции кидала туда своих Фицджеральдов, наблюдая, как Жадный Жорж с камерой, ноутбуком и моим сердечком наперевес носится беспорядочно по квартире, близкий к припадку падучей. Наконец его ошалелый взгляд остановился на мне: «Где оно, где?» Я все еще не понимала.

– Necklace?!

– Да вон же, у тебя в руках! Ты его держишь!

– Нет, другое!

– А-а-а-а… «мамочкино». Ты почем их брал? За трешку ведро?

Он залез в комод, взял коробочку и молча ушел в офис. Меня разбирало любопытство: что он задумал? Рвет нашу помолвку и забирает «драгоценности», как с той? Статуя тоже несчастная женщина, она графа любит!

Я тихонько приоткрыла дверь: он сидел за компьютером и высылал фотографию с двумя сердечками своей хэви легс.

– Ага, – торжествующе взвизгнула я, – давай, так и напиши ей, гулял, мол, с мамой по «Петровке»! «Мамино» сердечко!

Жадный Жорж умоляюще посмотрел на меня:

– Дарлинг, она должна знать, что это было не ее!

– ДА КАКАЯ РАЗНИЦА! – заорала я уже в исступлении. – Ей от этого не будет легче! Сколько нас, таких «мам», по Киеву ходит? Ты и письма «от Тани» под копирку писал, небось?! (Замигал быстро.) Точно! Писал… Ну, это уже переходит всяческие границы!

Я заперлась в спальне, упаковала нехитрый свой скарб, книги: пытаюсь открыться, а он меня запер с другой стороны.

Я, как Паша Строганова, обхватив чемодан, разогналась: «Побе-е-ерегись!» – и шмякнулась кулем. Добротная дверь. Слезы хлынули от бессилия и злости, я, опустившись на чемодан, прислонилась спиной к двери. Слышу, он там в щель дышит.

– Дарлинг, я прошу тебя, не уезжай. Ты лучшее, что со мной могло произойти. You are my love, my life, my sense.

И давай опять про свой head and shoulders шарманку крутить. Эх, двинуть бы ему Скоттом Ки!

– Хорош причитать по бумажке, – прошипела я в замочную скважину, – хоть бы раз заговорил по-человечески!

И он заговорил, тихо, без пафоса и ужимок. Говорил долго, объяснял, всхлипывал, просил дать последний шанс, призывал: «Ты хоть переспи с этой мыслью…» – и я уснула. Прям на чемоданах. Видать, таки судьба моя: паковать – распаковывать.