Сергей Терещук - Почти кулинарная книга с рецептами самосохранения и 540 шагов под зонтом

Поэтому первым делом смотрим на цену. Не подходит? Вычеркиваем! Нет смысла читать дальше. А то так свихнуться можно. Не подходит? Вычеркиваем. Какая разница, доска или линолеум! Сумма больше? В топку! Раздельный, проходные! Цена? Пошли в сад! Пятый этаж, третий застекленный… Сколько? Идите лесом! Что? Нахрен! В сад! До свидания! Лесом! Совсем охренели! Буржуи! В топку… Стоп! Сколько? Еще раз! Полдома… Может, ноликом обсчитался… Да нет! Так! Еще раз. Лужки… Что за Лужки такие? лУжки… лужкИ… Неважно! Заречная, 38… Хлопнула дверь в тамбуре. Накурилась. Успокоилась. Заходит.

– Мариночка, я нашел!

– Не кричи! Чего нашел!

– Квартиру… То есть дом… то есть полдома!

– И чего? – без всякого интереса ответила жена.

Меня это задело.

– А тебе не интересно, где, почем?

– Нет! – она полезла под диван, туда, где хранились наши вещи.

– Тебе все равно?

– Абсолютно! – ответила она, вытаскивая чемодан.

– Почему? – все мое воодушевление, завыв, улетело в печную трубу.

– Потому что мы завтра же уезжаем. Я все решила!

– Как? Куда? Куда это вы уезжаете?

– В Москву к родственникам, – она начала складывать детские вещи.

– Ты совсем что ли там обкурилась? Никуда вы не поедете! Это же надо такое придумать.

– А ты мне не указ. Сначала к родственникам, а потом в Баку вернемся. Хватит с меня. Не могу больше. Зачем я только согласилась на этот переезд.

Сашка проснулся и заплакал. Она подхватила его на руки.

– Ничего, сыночка! Ничего! Не плачь! Вернемся в Баку! Заживем как прежде. Тепло и счастливо! Не плачь! Там нас никто обижать не будет…

Я стоял и не верил своим ушам. Помните рассказ про то, как моя теща бросила моего сына на кровать, поругавшись с моей женой? Так вот, у меня сейчас были такие же чувства. На моих глазах бросали на пол что-то родное и теплое, и это не поддавалось никаким объяснениям. Я стиснул зубы от злости. Скрежет был такой, что челюсти заболели, а Марина обернулась и с ужасом в глазах села на койку.

– Ты заткнись… Пожалуйста! – тихо проговорил я. – Заткнись и послушай! Ты свою истерику оставь для… для… для кого-нибудь другого! Ты будешь делать то, что я скажу! Понятно!

– Нет!

– Да! – рявкнул я. – Да! Я сказал!

Саша, успокоившийся на руках матери, начал опять хныкать. Я продолжал напирать.

– Ты сейчас успокоишь сына! Успокоишься сама! И пойдешь на кухню готовить еду. А я пойду звонить по объявлению. Тебе понятно?

Она смотрела на меня, будто видела впервые в жизни.

– Понятно, я спрашиваю?

Марина кивнула в ответ.

– Хорошо! – продолжал я. – А когда вернусь, мы поужинаем и ляжем спать. А завтра поедем смотреть полдома. И запомни раз и навсегда: никуда я вас не отпущу, потому что люблю! Понятно?

Она опять кивнула в ответ. Я натянул на себя два свитера и вышел из комнаты. Надел в сенях пальто. Намотал шарф до самых глаз. Нахлобучил шапку из искусственного чебурашки. Влез в валенки. И вышел в суровый тридцатиградусный мороз. Телефонная будка была на следующей трамвайной остановке. Из двух шансов – замерзнуть, ожидая трамвая, или топая по глухой улице частного сектора, я выбрал прогулку по дороге, идущей в гору.

Звезды потрескивали от холода в остекленевшей черноте. Иней осыпался хлопьями с околевших деревьев. Дым из печных труб ровными столбами подпирал небо. Скрипящая тишина, и только хруст моих галош по снежному насту. Лишь бы телефон работал. Похода до следующей будки я не выдержу.

Я ненавижу жару. Но еще больше я ненавижу мороз. Мне нравится комфортная температура. Возможны небольшие осадки в виде дождика. А о каком комфорте может идти речь, когда в носу у тебя застывают козявки. На ресницах оседает твое замерзшее дыхание. На глазах сначала выступают слезы, а потом они же превращаются в льдинки. На тебе надет весь гардероб, но все равно пальцы рук и ног коченеют и тебя охватывает паника, что их придется ампутировать. Где же тут комфорт, скажите, пожалуйста. И ни одного трамвая. В этом районе, в это время они уже не ходят. Потому что никому в голову не взбредет в десять часов вечера вылезти из-под теплого пледа и отправиться в ночь, на поиски приключений. Никому, кроме меня. Потому что я приперт к стенке и других вариантов у меня уже нет.

Вот он, телефон-автомат на углу. Посреди темного перекрестка он выглядит, как напоминание, что мы все-таки живем в двадцатом веке и цивилизация не забыла про этот краеведческий музей под открытым небом.

Ног, однако, я не чувствую, начиная от колен и ниже. Да, я избалован бакинским солнцем. Да, при температуре минус три градуса в январе месяце у нас закрывали школы. Да, я неженка и мерзляка. Но я никому не давал права называть меня безвольным тюфяком и говорить, что я ничего не делаю. Пусть это даже моя жена и мать моего ребенка. Поэтому я кидаюсь в атаку на стального представителя отряда телефонообразных, род – тупиковые.