Но оплывает толстая свеча.
Камин погас. Метель утихла. Утро.
Смотрю сквозь сон в промерзшее окно
И легкой судорогой зевок: «Неужто?»
В размытом свете утра – гулкий зал.
Шум улиц снова ударяет в стекла.
Я, усмехаясь, трогаю висок:
ночная чехарда… Но вот опять:
На низком столике перчатка голубая,
И два бокала, недопитые, вина…
Солнце полдня пик уже прошло.
На базаре собралась толпа.
Вот факир слепой. На нем чалма.
На песке пред ним в мешке змея.
Флейтой заворожена змея
– В сладострастном ужасе толпа—
Пестрой лентой выползает из мешка,
Как сама бесстрастная судьба.
Слеп факир. Для змей беззвучен мир.
Но в сплетенье первозданных сил
Их соединил дрожащий звук
В поединке страсти и судьбы.
Одному – печальной флейты власть.
В гибком танце мечется другой.
Чертит тело пестрое змеи
На песке судьбы рассказ немой.
Страсти ядовитый меч блеснет,
И смертелен пестрой ленты взлет…
Лишь на время заворожена судьба.
Не тревожь ее немой покой.
Но закат пылает за горой.
Поединок близится к концу.
И уже не чертится змеей
На песке судьбы рассказ немой
Куда ты спешишь! Одиссей! Одиссей!
То голос блаженства и мирной неволи.
То горестный голос безумной надежды,
Печальной колдуньи далеких столетий.
У звезд недоступных я силу черпаю,
У моря – безбрежность блаженства и боли.
В их чудном сплетенье забудешь стремленье!
О, не торопись навстречу скитаньям!
Иль может, ты мнишь, спасенье – канаты?
Безумец! От жажды спасенье найдешь ли?
От жажды безумного вольного счастья
На дне океана спасенье! Запомни!
Ты жалкий фигляр! А не муж, и не воин!
Они либо гибнут, соблазну вверяясь,
Иль в бурю страстей, словно в море кидаясь,
Смятение в сердце своем побеждают.
И самое страшное есть в нашей жизни,
И радость, и боль, и спасенье, и мука —
то память. И с нею ты сладить не сможешь,
своею же хитростью к мачте привязан.
Опомнись, безумец! Уж лучше погибнуть,
Чем с жаждой несбыточной вечно бороться.
Знакомый со страстью, узнает измену!
О, не торопись навстречу страданьям!
В дорогах земных, в суетливых победах,
Клеймо моей песни тебя обездолит.
Знакомый с мечтою, узнает смятенье.
О, не торопись! Заклинаю! Останься!
Снова сможет поведать
Тихий голос, поверь,
Тайну долгих столетий
Наших горьких потерь.
Тайну звездных просторов,
Безмятежной зари,
Одинокой пустыни
Моей древней тоски.
Где порок и прозренье,
Добродетель и страсть,
В диком танце стремлений
Полутени игра.
Где старинная песня
Льется плачем в песок,
И лозой виноградной
Прорастает в ней вновь.
В землю звуки стекают,
Словно капли воды,
И в лозе созревают
Ягод бархатных сны.
Корни в землю уходят,
И земли древней скорбь
В соках дерева бродит,
Зреет радость-любовь.
Опьяняющей лаской
Блещет влага вина!
Упоительной сказкой
Золотого огня!
Солнце, погибшее сердце для света,
Сердце, горящее в дикой пустыне.
Недостижимой мечты упованье —
солнце —
горящее сердце познанья.
Удел наш легкий, славный росчерк,
как взмах крыла, как вскрик
от меткого удара,
И навзничь брошенная жизнь.
Как стали блеск, мерцанье моря,
И путь в безбрежный край чудес.
Удел наш – тихий, тихий шепот
Сквозь забытье прикрытых век.
Ленинград – Москва, октябрь 1988 г.
Посягновеньем на великое
Жива душа. Стремленьем вдаль,
Но лишь мгновение
Поет стрела. И не задумано,
но опрометчиво,
Как вскрик в ночи,
Полет безудержный
Мечты стремительной,
Как взгляд из тьмы.
Нашим шуткам, таким безмятежным
И словам, вылетающим вскользь,
И сердцам, несмущенным бесчестьем,
В наших песнях дано зазвенеть.
Этой легкой безудержной силой
Нам крылатая участь дана,
И, шутя отрекаясь от счастья,
Муки ждем, как блаженного сна.
Читать дальше