Дмитрий Шпилёв - Тайга

Женька сползла по стене на колени в ангельскую позу – неподвижную, смирную. Бить её снова в грудь в таком положении показалось Ефрему неудобным. Он откинул ногой круглый половичок под ногами, оголив старые половые доски с давно потёртой краской и широкими зазорами между ними. После испугался, что кровь жены через дощатые щели может просочиться на первый этаж и на секунду остановился в раздумьях.

– Посиди здесь, – отпустил он торчащий из груди топор и вышел в другую комнату. Женька продолжала громко сипеть и пускать по подбородку кровавую слюну. Ефрем снова зашёл в ванную комнату и содрал с перекладины занавеску, висящую в душевой. Эту занавеску он аккуратно расстелил на голый пол, затем снова взялся за топорище, протащил Женьку по полу спальни и положил её на душевую клеёнку.

«Теперь не страшно», – подумал Ефрем, наступил на грудь жены, вырвал из рёбер топор и замахнулся ещё раз.

Перед третьим замахом он ещё мог услышать какое-то шептание из уст жены, что-то вроде «не надо», «прошу», «больно», и тому подобная дребедень, которая вскоре замолкла окончательно. Ефрем понимал, что не стоило отвлекать своё внимание на подобные нежности, и коли уж начал делать дело, то стоит завершить его до конца, без страха и сожалений.

Вскоре дело было кончено. Женька уже не шевелилась, только закинула голову куда-то назад, как будто не желая видеть свою изуродованную, окровавленную и разрубленную грудь. Во время убийства Ефрему пришло в голову совместить «приятное с полезным» – во время убийства заняться сразу и разделкой трупа. Удары по груди жены он стал наносить не хаотично, а специально квадратом, от ключиц, вокруг грудей и до окончания рёбер, чтобы грудную клетку можно было аккуратно снять с туловища и осторожно вытащить через дыру все внутренние органы, не расплескивая при этом много крови.

Хруст грудной клетки жены напоминал Ефрему детство, когда он ездил с родителями на загородный участок. Тогда он сбивался в банды вместе с соседскими деревенскими мальчишками и совершал налёты на другие участки, где росли перезревшие кабачки, смешные патиссоны, маленькие жёлтые арбузы и неподъёмные оранжевые тыквы. И какое-то было странное удовольствие в том, чтобы убегать с наворованным далеко, к заброшенной свиноферме, и бить о её стены эти перезревшие овощи и ягоды, которые лопались с характерным звуком. Ефрему даже не было интересно получать адреналин от воровства чужого урожая. Хотелось только слушать этот звук – хрустящий, глухой, немного напоминающий хождение по морозному, скрипучему снегу.

Так было и сейчас – Женькин хруст вызвал приятные ассоциации с детством, и дрожь снова ушла. Ефрем улыбнулся и стёр красные росинки, прилипшие ко лбу. Он опустил топор на клеенку и устало сел на кровать. Тяжелая одышка и сердцебиение ещё долгое время не приходили в норму.

«Надо бросать курить, – подумал он с досадой, – так скоро и астма разовьётся». И всё же он закурил, рассматривая асимметричную, уже тронутую зрелостью, немного обвисшую грудь Женьки. Медлить было нельзя. Скоро должен был начаться футбол, а всю ночь заниматься избавлением от трупа совершенно не хотелось.

Весь грудной ливер Ефрем сбросил в пластиковый тазик. Он дождался, пока с него стечёт вся кровь, и ещё тёплую, не успевшую свернуться, слил её в унитаз. Длинную ленту кишок, пищеварительную и выделительную системы пришлось тоже долго и кропотливо выдавливать в помойное ведро и затем сливать в унитаз. Вся квартира наполнилась скверным запахом ферментированной кислотной кашицы желудка, кала и мочи. В некоторые моменты на Ефрема накатывала волна какого-то экзистенциального кризиса, лишь только стоило подумать, что это разделываемое мясо ещё полчаса назад что-то ему отвечало, жило, осозновало себя и красило своё лицо у зеркала в ванной. Ефрем старался не думать об этом. Мысли о реальности он снова заглушил приятными воспоминаниями из, казалось бы, совсем недавнего и неясного детства, где он ходил к соседям в деревне и смотрел как они режут свинью, смолят её щетинистые бока, обложив тушу соломой. А потом сосед вырезал и опустошал свиные потроха, вымывал их колодезной холодной водой из-под шланга, вываливал в таз к уже свернувшемуся багряному блину слитой крови. После соседский сын Антоха через весь большой двор нёс этот таз в хату, а его мать делала из этих свиных внутренностей ароматную кровяную колбасу, за которую он часто дрался со своим старшим братом.