Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

– Вот какие ха-ха-ха, ни хуя себе какая ожидает нас с тобою не рыбная солянка, а самая что ни на есть уха!.. если ты, в натуре, что—то прозреваешь, то ответь – извини уж, своя рубаха ближе к телу – выйду я отсюда на волю, или не выйду, и это все, что хочу знать.

– Не только выйдешь, но и вернешься на сцену – будь, Дима, спок, как йог, взирающий на свой пупок, как любила говорить моя матушка.

– Тогда почему сам-то ты ни хрена не знаешь насчет своей судьбы?.. это, согласись, ее довольно странная сюжетная неувязка с данной трагедией.

– Сапожник, Дима, как известно, ходит без сапог, истинный поэт до последних минут жизни ждет идеальнейшую из женщин, властительный тиран ни на секунду – из-за отсутствия у него души – не обретает спокойствия, ну и так далее.

– Значит, актер за какие-то бурные аплодисменты всего зала тоже не имеет в жизни ничего такого основательного – одно пожизненное дицедейство, так?

– Мне кажется, Дима, что за любой божий дар приходится так или иначе расплачиваться, причем, не обязательно трагически.

– Отличная постановка вопроса… вот отыграю свое еще часика два и постепенно начну выходить из роли, что, как видишь, потрудней, чем выкорабкиваться из запоя… все, хватит, желаю вернуться на порядочную сцену, верней, на сцену порядочности, где я им, блядям, и всему народу такую замастырю трагедию, что глаза на лоб полезут от ужасов жизни… я, сука, не Гамлет – не хера мне думать – быть или не быть?, когда надо быть, быть и еще раз быть, а все они пусть гниют заживо, что со мной, по их вине, и происходит третий уж год.

Он, подойдя к двери, забарабанил кулаком по кормушке, затем согнулся, схватился за живот и застонал; кормушка вскоре открылась.

– Гражданин надзор, язва, видать, открылась, подыхаю, в животах схватило и не отпускает, мне бы пару ложек соды, а вода есть.

Это, как понял А. В. Д., был сигнал Димы для сообщения шефу о немедленном вызове из камеры по важному делу.

– Какая еще такая на хер сода врагу народа, да еще на ночь глядя, когда ужин вон несут?

– Не до жратвы, начальник, хули ты рот раззявил? —валяй, действуй.

Кормушка захлопнулась; Лубянов, по профессиональной актерской инерции, охая от боли, повалился на койку лицом вниз; А.В.Д., массируя ему спину, тихо, но очень внятно повторил все, что тот, не рассусоливая, должен выложить своему шефу.

– Главное, непременно добавь, что я, когда выбили глаз, в полуобмороке услышал разговор Дребеденя по телефону о грядущих в наркомате переменах, когда он так отыграется на некоторых умниках, так нассыт им прямо во вредительские их очи и не утрет шмурыльники, что комната смеха позавидует… прямо так и скажи, дескать, видно даже по мелким пешкам, как в воздухе носится нечто для вас, следовательно и для меня, предчувствие крайне неблагоприятного оборота событий.

– Ролевое задание уяснил до самого что ни на есть занавеса, но, видимо, шеф дернет только завтра… хотя они тут привыкли, ежовские пидарасы, мантулить в три смены: взяли на себя почетную вахту перед первым маем и свято блюдут график приведения в исполнение высших мер наказания… как говорится, сегодня больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня… надо бы сказать в этом месте, что я всехних ихних мам ебал, но временно уж воздержусь… очень, поверь, просто и очень приятно вспоминать человеческую речь, ведь я интеллигентно воспитанный дворянин, Саша, мне остоебенила сраная эта роль… я бы, бля буду, сейчас сыграл без репетиции необыкновенно трудного иудея-пожарника в «Преступлении и наказании», а то и самого Порфирия… но черт со мной, главное, опередить Дребеденя, ибо он и не человек – это какая-то бронемандавошка на запасном пути к моей свободе… учти, в данный миг воплю для надзора: «ой, блядь, режет, ой, болит, ох, падла, крутит, не могу-у-у, нет моих сил!».. мы еще посмотрим, Саша, кто кого замочит… смеется тот, кто смеется последним, а плачет первым – сегодня Дребеденевская очередь похныкать.

Им, как выразился Дима, притаранили ужин, но ему самому было не до перловой кашки, а вот донельзя возбужденный А. В. Д. заставил себя съесть обе порции и выпить кружку кипятка.

«Кто знает, – думал он, – возможно, это самый ответственный момент в моей жизни… так что же день грядущий мне готовит?.. ангел-хранитель, друг ты мой пожизненный и посмертный, помоги вызволить несчастных из обездушенных застенков одной шестой света».

Дверное «очко» больше не поскребывало – не открывалось; поэтому Лубянов, казалось, успевший сбегать за кулисы, где мастерски изменил внешность и настроился на иной стиль речи, с большой охотой принялся выкладывать А. В. Д. историю своей невероятной судьбы.