Александр Якутский - Зовите меня Измаил. Рассказы и повести

Ну, Матюля, конечно, отчебучил сегодня. Лично я не ожидал. Да и никто не ожидал. Когда я опять не смог собственную задницу оторвать от грешной земли больше, чем на метр, когда упал на маты, когда отполз под ваш заливистый смех и встал в строй, уткнув глаза в пол, когда Хламидыч начал свою заученную речь, Матюля вдруг вышел из строя на шаг вперёд.

– Шшшш-то делать? – спросил он.

Видишь, какая она бывает, тишина?

– Тридцать отжиманий, – сказал обалдевший Хламидыч после долгой паузы. – Ты что, правда, готов? За Тюлю? Ну, давай… Упор лёжа принять!

И Матюля принял. И начал отжиматься. Хламидыч сначала свистел, «отбивая» ритм, но потом выплюнул свисток и молча смотрел. А вы все громко считали:

– …тридцать пять, тридцать шесть… сорок три… пятьдесят семь… восемьдесят четыре…

Если бы ты знала, как я его ненавижу!

Нет, я должен записать всё до конца.

– Ну что, Тюля… Скажи Олегу спасибо. Сегодняшний твой грех отработан, и два следующих, авансом. Думаю, и этими авансами ты быстро распорядишься.

Плюха заржал. Он один. А Док внимательно смотрел на Матюлю, который вернулся в строй и стоял, тяжело дыша, красный, как рак.

Неужели я ошибся?

Да, я ошибся. Это уже очевидно. Что происходит? Объясни мне, милая моя!

Это выглядело шуткой, когда Матюля поднял руку. Людмила прям обалдела, ты заметила? А он руку тянет, уверенный такой.

– Олег? Ты хочешь? Ну давай, – проблеяла Людмила.

И он встал из-за парты и отправился к доске, и повернулся к нам и раскрыл было рот, но потом вдруг повернулся к Людмиле и спросил:

– А м-м-м-можно д-д-д-другое?

– Что другое?

– Стих. Н-н-не тот, что задали.

– Другое стихотворение? А то, что задано, ты не выучил?

– В-в-в-ыучил. Но м-м-м-можно другое?

– Конечно, конечно, можно… – совсем растерялась Людмила.

И Матюля начал читать. Начал читать стих про то, что надо молчать. Я не понял, как это, что это значит, почему молчать, там слова как-то странно соединены, сердце, звёзды, ложь, и всё время – молчи, молчи, молчи. Бред какой-то. А он, главное, ни разочка не споткнулся. Читает не торопясь, даже медленно, будто даже поёт немножко. Бледный слегка, рукой помахивает в такт, и говорит-говорит-говорит, что надо молчать.

Я вас всех оглядел, мне же с предпоследней парты всех хорошо видно. Вы чего? Что с вами стряслось? Даже Плюха сидел тихо, пасть раззявил, весь вперёд подался. Док развалился вальяжно на стуле, как обычно, но я же вижу… И ты! Ты, честно говоря, меня просто…

Ну, ты его и подставила. Я же видел. Он поначалу просто водил вокруг безумным взглядом, ничегошеньки не замечал, пока вдруг на твоё лицо не наткнулся… как на стену на полном скаку налетел:

– Внимай их п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п……….

А Плюха вдруг не заржал. Почему вокруг Матюли так много тишины? Такой долгой, протяжной тишины. Пока Людмила, наконец, не сказала:

– Садись, Олег, спасибо! Это было замечательно.

И поскорее к журналу наклонилась, чтоб пятёрку ему нарисовать. А за что? Он же даже не смог стих до конца рассказать, заика дефективный.

В общем. Я только сейчас понял. Кажется, я проиграл. Совсем. Какая-то ошибка. Книга врёт. Бесполезно. Больше не буду сюда писать.

Не знаю, зачем. Всё же бесполезно, наверное. Но это нужно записать. Потому что я опять почувствовал. Что-то происходит. Я не знаю, связано ли это с ней. Вряд ли. Но кто сказал, что мне нужно записывать только то, что про неё!? Это моя тетрадь. Это моя книга. Не та. Та – моя главная, а эта – моя собственная.

Безумный день. А начался он ещё вчера. Обгоняю вас с Доком перед входом в школу. Слышу, как ты говоришь: «Ну и что, что он такой, он тоже наш, значит и ему надо. Традиция же». Увидела меня и замолчала. И Док молчал, только провожал меня сомневающимся взглядом. Потом, перед самым уроком, подошёл к нам (Плюха, конечно, из-за плеча торчит, мы с Матюлей за партой, руки по уставу) и говорит, на Олега глядя:

– Ну что, недоразумения наши, знаете, какой завтра день?

Матюля покачал головой. Я молчал, уставившись в парту.

– Я так и думал. Завтра у Кузьминишны день рождения. И у нас традиция: всем классом идём к ней в гости, тортики-печенья. Так что давайте, завтра на школьном крыльце.

И повернулся уходить.

– Во сколько? – пискнул я.

Док вернулся, склонился к нам и тихо сказал:

– В одиннадцать, – и Плюха, конечно, радостно ржанул.