Мария Малухина - Минимум багажа

– Зачем ты их все время покупаешь, они же мрут у тебя раз в месяц, ты же их не поливаешь никогда. Тебе не жалко?

– Алечка, я их люблю. – На следующий день в Ашане около дома Гоша протянул ей очередной горшок с дрожащим хищным бутоном.

Когда-то давно она прочла рассказ Герберта Уэллса о прекрасных орхидеях, сосавших кровь своего садовода. С тех пор при виде орхидей в ее голове всегда всплывала картинка уэллсовской мрачной оранжереи. Там, наверное, висел страшный запах: парниковая духота, сладкий аромат цветков и железистая база разлитой по полу крови – ольфакторный кошмар бессонной подростковой ночи – как после такого заснешь?

– Я их люблю, понимаешь? Ну что, какую выберем – фиолетовую или белую?

Пока Аля поглаживала пальцем мясистый орхидеин лист, – торчащие из горшка корни выглядели вполне невинно и не тянулись к синим венкам на ее запястье, – Гоша притащил со стеллажа у входа рядом с тележками еще один горшок – на выбор.

Они взяли обе – и фиолетовую, и белую, а потом, еще через месяц, к орхидеям прибавился зашедший в квартиру однажды вечером – как будто так и надо, как будто это всегда был его законный дом, – непонятного происхождения годовалый рыжий кот. Теперь каждое утро у Али начиналось с хлеба с арахисовым маслом и бананами – себе, яичницы – Гоше, дальше корм – коту, воду – орхидеям. Залить – дать постоять – вылить.

А Гоша в это время их всех любил – цветы, кота, Алю – не заботился, не кормил, не поливал, а просто непрерывно любил.

Она, конечно, не ушла в тот раз. Распаковала чемодан, разложила все по местам, приготовила через два дня к его приезду сложный ягодный пирог – песочная база, выпекаем отдельно, сверху сухую фасоль, чтобы придавило и пропеклось, – надо же, с первого раза, и получилось, – и так ничего ему не сказала. Что можно сказать в ответ на любовь?

Второй раз случился прошлым летом – они шли ночью по каким-то переулкам в районе Чистых, днем стояла такая духота, что казалось, ночь – единственная возможность существовать, дышать, думать, говорить о чем-то.

Они возвращались с домашней вечеринки ее друзей – там все было как обычно, она хохотала и пила вино, а он сидел и молчал, изредка отвечая на кидаемые ему из вежливости, а может, просто из жалости, вопросы. Чем больше он молчал, тем больше она пила, прекрасно зная, впрочем, что вино в таких количествах ей нельзя, – от вина она быстро и плохо пьянела, потом смеялась к месту и нет, заговаривалась, опять смеялась, – но в этот раз так было можно, это были старые друзья, и они пили не меньше.

Он совсем закрывался в компаниях, и, глядя на него, уставившегося куда-то в тарелку с салатом или в экран телефона, казалось, что никогда и не было тех всплесков бурного, невероятного веселья, которые иногда случались с ними наедине и которые она так любила.

Аля и Гоша шли, и навстречу им попадались небольшие группки хорошо одетых молодых людей, таких же, как она. Пьяных, вкусно пахнущих духами, совершенно потерянных в своих небольших, почти тридцатилетних жизнях.

Наконец около переполненных мусорных баков ее прорвало.

– Долбаный аутист! Ненавижу, как же я тебя ненавижу, боже мой! Ненавижу! – она кричала, почему-то очень отчетливо представляя, как это выглядело со стороны.

Вот – Алечка, в белом льняном платье и белых же кроссовках, волосы – наверх, помада-шанелька была в начале вечера, оттенка пламп руж, а теперь вся съелась. На губах вместо нее – некрасивые черные корочки – следы вина. Стоит, опершись рукой на темный край помойки. Бачок пахнет невыносимо – банановой кожурой, прокисшим творогом, сырым мясом.

– Я больше не могу так, не могу! – Она садится на тротуар, прямо так, прямо своим льняным белым платьем, и через расплывающуюся оптику слез смотрит на Гошкины кеды – так красные, а так, если прищурить глаза и поймать свет от фонаря – фиолетовые.

Кеды делают два шага к ней, потом появляется его рука, вторая, он поднимает ее на ноги, накидывает на плечи свою толстовку, доводит в обнимку до круглосуточной едальни. Там она запросто за пять минут приканчивает необъятную тарелку пасты, а он смотрит на нее и молчит.

Он заказывает ей кофе, и, пока она выводит на пенке параллельные линии – все, что она может сказать о своей дрожащей, пьяной душе – прямо тут, внутри кофейной чашки, ты только посмотри, Гоша, посмотри! – он вызывает в приложении такси.

Через десять минут они дома, он снимает с нее кроссовки и платье, накрывает ее одеялом, гасит свет и целует в щеку. К ней тут же запрыгивает кот – хоп, и он мгновенно привалился своим толстеньким теплым боком к ее локтю. Она закрывает глаза. Во рту – призраки вина, пасты, кофе, все вперемешку. И в голове вперемешку – коротенькие, драные мысли: