Виктория Токарева - Остановись, мгновенье…

«Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет».

Я нашла кооператив художников, двенадцать минут до Кремля. На автобусе, разумеется.

Деньги собирали с большим напрягом. Моя мамочка сгребла свои трудовые копейки. Соня одолжила везде, где смогла. Обрекла себя на длительную выплату долга.

Председатель кооператива некий Волков – простоватый, мелкоглазый – рассказывал мне о своей трагедии: его дочка-школьница попала под грузовик. Погибла. И теперь он хочет сменить прежнюю квартиру на новую, чтобы ничего не напоминало. Я сочувственно кивала головой. Что тут скажешь? От Волкова зависело, попадем ли мы в кооператив. Все же мы не художники и не имеем права.

Для закрепления дружбы я пригласила Волкова в гости на улицу Горького.

Соня угощала важного гостя обедом: блинчики с мясом, обильно политые сметаной. Волков ел и оценивал обстановку: культурные родители, милые люди. Взятка не светит. Только блинчики. Но личное несчастье размягчило его душу, и Волков принял нас в кооператив.

Муж ходил на жеребьевку. Нам досталась квартира на седьмом этаже. Буквально седьмое небо. Соседи – молодые художники. Двери не запирали. Все бегали друг к другу в гости в любое время суток. Это были даже не гости. Просто шло непрерывное молодое общение. Цыганская таборная жизнь. Весело.

Соня и Лева были счастливы, поскольку их сын пребывал в полном порядке. Он работал в НИИ (научно-исследовательский институт), получал сто двадцать рублей в месяц. Мало, но тогда всем так платили. Такая была страна. Ее выстроила Соня, сидя в Коминтерне. Не одна, конечно, в большой компании. Советский Союз – детище Сони, и она любила свою страну, верила в нее, и откровенная бедность бытия ее не смущала. «Как все, так и я».

А меня смущала. Я не хотела быть как все. Я собралась карабкаться по отвесной стене. Куда? Вверх. Сверху дальше видно, и воздух чище, и никакой толкучки. Только избранные.

Надо было с чего-то начинать, и для начала я устроилась в музыкальную школу. Преподавала фортепиано, десять учеников в день. Это много. Я уставала. Возвращаясь домой, выла от усталости. На меня оборачивались: идет девушка и воет.

Я выла не только от усталости, но и от отвращения. Преподавать музыку – не мое. Мое – слушать.

Директор школы Галина Петровна поручила мне организовать встречу учеников с каким-нибудь поэтом, желательно со знаменитым.

Я стала искать поэта. Достала с десяток телефонов. Принялась обзванивать. Девять из десяти были пьяные и моим предложением не заинтересовались. Десятым оказался Сергей Михалков. Он был совершенно трезвый и неожиданно согласился встретиться с детьми. Назначил день. Вторник.

Поэт попросил меня позвонить во вторник в десять утра. Подтвердить.

Я позвонила в одиннадцать. Мне не хотелось быть настырной.

– П-почему ты звонишь на час позже? – возмутился великий Михалков. – Тебе все равно: десять или одиннадцать?

Я растерялась. А потом поняла: точность – вежливость не только королей, но и всех воспитанных людей.

Сергей Владимирович – настоящий аристократ, и это было заметно во всем: в облике и в манерах.

Михалков выступил в нашей школе, читал свои прозрачные стихи.

Мы познакомились. Его поразило то, что в свои двадцать четыре года я занимаюсь таким серьезным делом – преподаю фортепиано. Он меня зауважал. С удивлением повторял: «Уч-чительница…» На прощание поцеловал руку.

Потом исчез, вернулся в свою жизнь, исполненную творчества, славы, богатства. А я осталась там, где стою, вернее, где сижу: «Детский альбом» Чайковского, этюды Черни, ригодон, журчание… Откуда журчание? Это мой собственный храп. Я засыпала во время урока. Ученик переставал играть, оборачивал ко мне удивленное лицо. А я спала, сидя рядом, и улыбалась во сне.

Какое-то время так жить можно, но не всегда.

Я решила поступать во ВГИК (Институт кинематографии), на сценарный факультет. Я выбрала сценарный, поскольку мои литературные способности просились и пробивались наружу. Они выражались в том, что я очень интересно рассказывала. Меня хотели слушать.

Всесоюзный институт кинематографии находился у черта на рогах. Возле сельскохозяйственной выставки. От улицы Горького час на троллейбусе.

Игорь ходил хмурый. Ему казалось, более того, он был уверен, что я поступаю в бордель. Соня и Лева не знали, как относиться ко ВГИКу. Хорошо это или плохо.

Они видели, конечно, что их сын ничем не увлечен и согласен всю жизнь просидеть на одном месте в одном статусе. Может быть, в этом была высшая мудрость: «Летай или ползай, конец известен, все в землю лягут, всё прахом будет». Но ведь до конца, который известен, надо как-то дожить: либо летая, либо ползая. Это разное времяпрепровождение, разные настроения.