Максим Мумряк - Один соверен другого Августа

Когда Август спускался по склону в лагерь, до него донеслись знакомые голоса. У одного из потухших кострищ собрались два его бронзовых друга. Первый, несколько угловатый, высокий, с длинными плетьми рук и кувалдочками пятерней, стоял, подбоченясь, в поэтической позе; второй, невысокий и коренастый, напоминавший густой растительностью далеких человеческих пращуров, на корточках ковырял палкой в потухших углях костра. В целом это была иллюстрация к сюжету «Утро человеческое в конце неолита». Только затертые шорты роднили этих кроманьонцев с современной культурой.

– Да ты, я вижу, не уймешься, странный человек! – баритон долговязого Грозы ловко подбирал переиначенные ассорти цитат из любимых фильмов. – Ни днем, ни ночью от тебя покоя нет! А ну колись, куда свел вчерась топор с одним черным глазком на рукояти.

Так ты его вчера Маньке из желтой палатки отдал, – подыграл ему Август из другой серии. Разговор цитатами было их общим на троих развлечением. – На вторую ночь подфартило, да? Теперь Манечка должна. Только нужно сказать, что по мокрому этот топор… замочить его надо, а то слетит-то с топорища лезвие.

– Чего ты такой смурной, Авик, че, жрать охота? – вставил свою версию утреннего приветствия Алик – его второй друг, черной бородой и горбатым носом привлекающий внимание всех охранников правопорядка.

– Э, борода многогрешная! Я такое ночью видел! Во сне, правда. Но перед этим вечером такое услышал наяву, что теперь… Может, в гастроном сгонять?

– Грех это, – нравоучительно поставил точку Гроза. – Хотя и не смертный.

Но у нас с собой было? – посмотрел Ава вопрошающе на Алика, но тот отмахнулся:

– Иди купайся, Толик.

– Слышь, Фаддеич, ты не слыхал утром… вроде как прилетал кто? Или что. Такой шелест, не шелест. И близко так. Я аж по тревоге чуть не встал. – У каждого из них был только ими используемый псевдоним: Августа Алик называл Толиком, в свою очередь Алика Август называл Фаддеичем. Тут перемешались киношно-родственные ассоциации друзей.

– Это я могу тебе объяснить, – начал Гроза. – У меня жена так придумала. В ухо мне дует и нос щекочет перышком, чтоб я не храпел. Потом такая боевая готовность, аж тревога до утра. Ну, женишься, увидишь сам… Хотя могут быть варианты.

– Женишься… – вздохнул Август. – Тут стоит задуматься, правда, Алико?

– А я и не думаю. Нехай делают со мной что хотят, – обреченно и спокойно приговорил себя тот, – им виднее. А ты не слыхал никогда, как ангелы крыльями шумят, когда заступают на охрану?

Вспомнилось, что Алик служил во внутренних войсках и охранял заключенных где-то в безлюдных степях. Там уж поневоле услышишь, как ангелы шелестят крыльями.

Август пошел купаться. Похмелье было не алкогольное, а какое-то иное. Ему теперь было странно чувствовать себя чем-то обязанным Кате. Но после того как она почти согласилась, он понимал, что теперь образ жизни его не то чтобы изменится полностью, но испытает заметную редакцию.

Для Августа, как врожденного «проходимца» и периодического холерика, эта геологическая практика была в первую очередь единственно возможным полноценным отдыхом. Второстепенно – дополнительной, альтернативной нагрузкой к его педагогической практике аспиранта кафедры геологии технического университета одного очень полезного и безоглядно богатого на ископаемые промышленного города Украины. Третья причина особо не афишировалась и скромно Августом умалчивалась. Но на дружеских холостяцких посиделках она всегда выдвигалась локомотивом очередного похода в Крым только потому, что там всегда можно было встретить новые и давно знакомые милые женские лица. Август был убежден, что в горы ходят не совсем обычные мужчины и совсем необычные, а значит, примечательные во всех отношениях женщины, ну и, конечно, совсем уж замечательные девушки. Впрочем, нельзя сказать, что Август ставил одну лишь статую женщины в свой красный уголок. На его беду, там также громоздились памятники мыслителям, творцам и авантюристам. Такое соседство грозило временным или полным раздвоением личности, если у хозяина уголка не хватало таланта и удачи найти и соединить мысль, творчество и игру в одной женщине. И как-то неохотно собирался рюкзак, не находились котелки и палатки, не оказывалось билетов в кассе и в конце концов совсем пропадало настроение при заявлении среди участников похода одних мужских имен.

Закадычный друг Августа, районный князь рабочих кварталов и любимец женщин, Алик имел несомненный талант ловеласа, который был предопределен при рождении чернобровой матерью-грузинкой от голубоглазого русака. Культивировал он его успешно, как урожайную виноградную лозу, но даже этот шерстистый дворовой самец иногда уставал в городе от перепадов женского внимания, так что душа его просилась в горы. Алико, видите ли, был по отцу потомственным художником-иконописцем, потому «мцыри» в нем соперничал с «серафимом», а «казанова» уживался с «дионисием». Августу приходилось иногда идти на попятную перед взрывом покаяния и мольбами Алика об очистительном отшельничестве в монашеском походе «без этих коварных баб». Там, в суровой братской атмосфере, когда возле костра лишь гитара воспаляла душу, а тело принимало для ее умиротворения энное количество стаканов спиртного на брата, тогда, потрепанные в сражениях с Евиным племенем, расхристанные от потерь мужские души, скрепленные духом мнимой победы, обыкновенно сливались в единый ночной хор властелинов пространства и времени. Наутро было не по себе от торжествующего переизбытка этого духа, зато искуситель уползал в чащу на время, и с ним слезали все наросты обид, и забывалась старая боль, и заживали раны.