Игорь Гатин - Батарея, подъем

Легко и приятно быть великодушным и щедрым, когда ты делишься избыточным благом, будучи тепло одетым и сытым. Но когда твои базовые потребности не удовлетворены, когда организм стремится выжить и не имеет возможности откладывать на чёрный день, когда мгновенно усваивается всё, что случайно перепало, а то, что потребил другой, не достанется тебе – вот тут проявляются глубинные человеческие качества. И Ромка неожиданно стал замечать, что не вся окружающая его человеческая масса однородна, не все стриженые фигурки одинаковы. Вот стоит чуть в стороне и неодобрительно оглядывает возбуждённых сослуживцев, увлечённо заглатывающих трофеи из Ромкиной посылки, Вартан Арутюнян. А вчера, когда они, как обычно, судорожно жевали или, скорее, глотали не жуя обед, Паша Сейфуль-Мулюков наклонился к Шерзоду Халилову и что-то говорил ему, указывая взглядом на Борю Груздева, и презрительно улыбался. Ромка, перехватив его взгляд, невольно стал жевать медленнее.

Он вспомнил об этом глубокой ночью в наряде. Когда поймал себя за совершенно немыслимым прежде поступком. Они уже несколько часов чистили свинарник в подсобке. Проше говоря, тачками вывозили свинячье говно на улицу, где грузили его в самосвал. На улице стоял свирепый мороз за минус тридцать. Довольно жидкое говно мгновенно схватывалось, и нужно было быстро забегать по узкой, шаткой доске на борт самосвала и опорожнять содержимое тяжеленной тачки в его зияющее чрево, с трудом при этом балансируя на самом краешке – обидно, однако, было бы утонуть в дерьме. Зато потом можно слегка отогреться и передохнуть в помещении свинарника, пока пара однополчан лопатами наполняет твою тачку. Воняло так, что щипало глаза, но было тепло. Впрочем, он быстро принюхался. Вначале очень хотелось спать, но как-то незаметно всё вошло в некий однообразный, монотонный ритм и тело перешло в сомнамбулическое состояние непрерывного чередования – тепло-холод, вверх-вниз, вонь – свежесть морозной ночи. Пока не появилась новая вводная – чувство жестокого голода. Ужин был давно переработан и усвоен – физический труд на периодически свежем воздухе, молодой, растущий организм. Тут-то он и вспомнил про свою нычку – небольшую коробку конфет «Птичье молоко», которую успел выхватить из собственной посылки и мгновенно спрятать за пазуху, где она до сих пор и болталась между несвежим бельём и грязной гимнастёркой. Произошедшее далее Ромка позднее безуспешно пытался списать на лунатизм. Пока его тачка наполнялась свежим, парящим говном, он отошёл в угол, типа по малой нужде, благо здесь её можно было справлять где угодно, и, отвернувшись, быстро достал коробку, разодрал её и пальцами, выпачканными в навозе, начал запихивать нежные, хрупкие конфеты в рот. Пихал по две-три за раз, боясь не успеть съесть всё и быть застуканным за своим постыдным занятием. Успел… За время, отведённое природой на поссать, он успел сожрать коробку шоколадных конфет, окутанный воздухом, пропитанным миазмами многолетних испражнений сотен свиней. Да, что-то пошло не так в Датском королевстве…

Они быстро теряли, как оказалось, тонкий и весьма непрочный налёт цивилизованности, а заодно и моральные принципы строителей коммунизма. Выжить. Выжить любой ценой! Постоянный психологический прессинг, холод, голод и недосып – именно в такой последовательности по мере убывания выстроились их враги. Как несложно заметить, именно человек оказался злейшим врагом другого человека. Силы природы теснились позади…

Прошло полтора месяца. Наступал Новый год. Табуреты вынесены в центральный проход, в конце которого по случаю праздника установлен цветной телевизор на длинных ножках и с высокой антенной, напоминающей рожки улитки. Сейчас будет выступать очередной генсек К. У. Черненко, поздравлять с наступлением очередного года очередных грандиозных успехов их могучей социалистической родины. Генсек, правда, с трудом выговаривает слова, но это уже привычно. Других генсеков они и не видели. Казалось, что это такая характерная особенность советских государственных лидеров – быть чрезвычайно, катастрофически больными и старыми – с трудом говорить, с трудом передвигаться, но при этом всё знать и понимать. Наверное, знать и, наверное, понимать. «У Черненко самой примечательной чертой является отсутствие всякой примечательности», – напечатала в том же году парижская газета «Русская жизнь». Знать этого рядовой Романов, конечно же, не мог. Как не мог он знать, что жить генсеку оставалось меньше трёх месяцев. А после его смерти товарищи по партии найдут в ящике рабочего стола и несгораемом сейфе Генерального Секретаря Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, трижды Героя Социалистического Труда, кавалера четырёх орденов Ленина, лауреата Ленинской премии, члена партии с пятидесятидвухлетним стажем Константина Устиновича Черненко… пачки денег. Ими будут заполнены и стол, и сейф… А вот про деньги бесправное и бессловесное существо – восемнадцатилетний рядовой Романов, родом из Пензы, призванный из Москвы, как ни странно, знал немало. Возможно, даже больше, чем Генеральный Секретарь, готовящийся к встрече с вечностью. Ромка же готовился к встрече Нового года, сидя на крепком сером табурете в дальнем от телевизора и ближнем к туалету ряду. Он сидел, клевал носом, разомлевший от тепла и сытости – на праздничный ужин дополнительно полагались печенье с карамелью, – и не ожидал плохого. Вот-вот пробьют куранты, и сразу долгожданный отбой. А завтра спать до восьми утра, и два варёных яйца на завтрак – что-то невероятное!