Елена Радецкая: Эффект Лазаря

Сторожа Костя не нашел, поэтому сам выбрал место на окраине кладбища и стал копать яму. Думал, будет легко, ведь почва песчаная, но ничего подобного, вся она была пронизана и заплетена корнями сосен, так что пришлось идти за топором и вырубать их. Ладони у Кости были содраны до мяса. Отнести гроб и опустить его в могилу помогли дед и его немолодой сын из поселка, давно знавшие дядю Колю, а помянуть как следует не дала жена сына, прибежала и уволокла обоих.

– А что, Сонулька, не сходить ли нам еще за бутылкой? Как считаешь? – спросил Костя.

У меня екнуло сердце. Никто, кроме Кости, не называл меня Сонулькой. Соня-засоня – звали, ненавистной С о фой – соф о й – звали, крестница Шурка – Соништой, а Сонулькой – он один. Это было детское забытое имя.

– «Тарзанку» помнишь?

– Какую «тарзанку»?

– С которой ты свалился и конечность сломал?

– Над оврагом-то? Помню. Так что насчет бутылки?

– А ведь ты в рюмку не плюешь?! Верно? – Он не сразу понял, о чем я, тоже не слыхал такого выражения. – Ладно, – говорю, – а где ты ночью возьмешь бутылку?

– Мы же не в открытом море.

На улице стемнело. Дорога была светлее неба, мы шли по ней, как по Млечному Пути, спотыкались и потешались над собой. Но вот показались дачи и странный дом.

– Частный магазин, азербы держат, – пояснил Костя. – Его называют – «Воронья слободка». Здесь торгуют, товары хранят, живут, корову держат, птицу.

Складывалось впечатление, что обычный двухэтажный дом с гаражом внизу упрямо и обильно облепляли со всех сторон клетями, сараями и верандами, так что в результате получился крутой сюр. С одной стороны стоял столик под зонтиком для выпивох, у стены были свалены ящики, с другой – фургон, тазы, корыта и какая-то бытовая утварь. Надрывалась цепная собака и орал ребенок. Тускло светилась обширная веранда на втором этаже, а на окружавшем ее балкончике реяло стираное тряпье. В полутьме это походило на театр. Театр абсурда.

Внизу скрипнула дверь, и показался страшный мужик, похожий на лешего, но трезвый и деловой. Протянул бутылку.

Печка в дяди Колином доме не топилась со дня его смерти, но после водки мне стало тепло.

– В эти последние дни мы с ним много говорили, – сказал Костя. – Наверное, больше, чем за все последние годы. И знаешь, он о тебе спрашивал.

– А что хотел узнать?

– Что-нибудь… Как живешь…

– И что ты ему сказал?

– Сказал, что замужем, а есть ли дети, не знаю.

– Господи, Костя, ты же знаешь, что я давно не замужем! И детей у меня нет!

– Пардон. Хотя думаю, ему приятнее было услышать, что все у тебя, как у всех.

– А про Лильку не спрашивал?

– Не спрашивал. Ты видишься с ней?

– Вижусь. Особенно часто после смерти тетки Вали. Лилькина дочка, Шурка, моя крестница.

– Это же Валентина тебя устроила на работу в Лениздат?

– Первый раз слышу. С чего ты взял?

– Томик говорила.

Томик – домашнее имя моей матери, я и сейчас ее так называю в добрые минуты, когда вспоминаю прошлое, хорошее. А с теткой Валей прохладные отношения на всю жизнь у меня сложились после глупой детской истории, которая случилась, к слову сказать, здесь, на даче.

Тетка Валя с Лилькой приезжали обычно ненадолго и жили во времянке. Лет восемь мне тогда было, а Лильке, значит, пять. Однажды мы пошли купаться. В тетке Вале был центнер веса. Мальчишки моего возраста, увидев, как она плюхнулась в озеро, чуть не вызвав цунами, захохотали. Наверное, мне хотелось привлечь их внимание, потому что я гордо заявила: «Это моя тетка». Внимание привлекла, один белобрысый спросил: «А слабо заорать: моя тетка – жирдяйка»? Я оценила расстояние, на которое уплыла тетка, и крикнула. Услышать меня она все равно не могла, и мальчишки потеряли ко мне интерес. Потом этих мальчишек я больше не видела, а когда тетка Валя, пыхтя и отряхиваясь, вышла на берег, Лилька наябедничала: «Она кричала, что ты жирдяйка!» Тетка подошла ко мне красная, как помидор, щеки ее дрожали от гнева, по лицу стекали капли озерной воды.

– Ах ты, маленькая поганка! – сказала она и схватила меня за уши. – Я же не говорю, что ты похожа на обезьяну?!

Мне показалось, она оторвала меня от земли, а когда я приземлилась, уши остались у нее в руках. Я пустилась бежать, забралась в дяди Колину столярку и просидела под верстаком до вечера. Уши горели, но были на месте. Вылезла я на свет божий, когда меня уже разыскивали. Тетка Валя, судя по всему, никому не рассказала об инциденте, но я считала, что она не простила меня, а я прощения и не просила. Потом мы никогда не вспоминали об этом случае.