Мирослав Гришин - Пробуждение. Книга 1

Я подошёл ко гробу.

На лице покойного лежала какая-то подушка, как мне объяснили – маска, которую наложил специально обученный человек из морга, «чтобы Лёва лучше выглядел».

Смерть Льва Александровича никак не вмещалась в меня.

Мне не хотелось уходить от гроба. Я, как зачарованный, медлил: постоял, погладил ещё тёплую, при жизни обладавшую страшной (для врагов) богатырской мощью руку своего друга и, согласившись с женщинами о приезде на похороны во вторник, вышел вон.

Покидая квартиру, я заметил стоящие под вешалкой в прихожей старые Лёвины ботинки – чуни – со стоптанными задниками. Больше они уж никуда не пойдут. Своё отслужили. Вид, а главное, понимание их теперешней, без хозяина, никчёмности (путь-то у них теперь один – на помойку) особым образом впечатлили меня, врезались в память, показав мне иносказательно их, ботинок, схожесть с нашей человеческой судьбой.

Мои дорогие, ныне осиротевшие женщины, пытаясь приукрасить Лёвины останки, старались скрыть ту неприглядность, которую несёт в себе смерть плоти. И, насколько возможно, смягчить приговор людского мнения и неизбежного в таких случаях человеческого суда, всё ещё сильного в старых русских, чтущих традиции, городах, где считают прямым соответствие внешности во гробе с земными делами покойного.

Прихорашивать жуткую гримасу смерти – дело по-человечески понятное, но тем самым мы лишь подчёркиваем уродство смерти – безобразный свирепый оскал костяной, как говорят, бабы в балахоне с косой.

Тело!.. Бесконечно любимое белое тело!

Главная ценность и главная собственность нашей жизни, её высший смысл и центр мироздания и всего бытия…

Оно создано по Божьему образу и подобию, но теряет всё своё назначение без отлетевшей от тела души. Становится чунями без хозяина. Делается солью, потерявшей свою соляную силу.

Когда тело молодо, сильны мышцы и упруга кожа, тогда плоть сочится похотью, как свежий торт ромом; досаждает человеку блудливыми помыслами, игривыми мечтами и несбыточными надеждами.

Молодой человек не бывает покоен. Как говорится, в здоровом теле – здоровый бес.

Затем как-то незаметно, с быстрым и всё ускоряющимся к старости течением времени тело делается старым и дряблым. Его покидают живительные силы, проходит очарование юности и зрелых лет, начинают мучить скорби и болезни, клоня человека к сырой земле, приуготовляя к неизбежному расставанию вечной души с бренным телом.

И, наконец, смерть. Тленная, с трупным запахом, разлагающаяся плоть – мерзость. Вещь уже никому не нужная, ни на что не годная.

Всё.

Земной путь человека пройден. Черта подведена. Исправления, подчистки и дополнения невозможны. Иди, душа, если получится, в рай…

Я вышел из квартиры, где, казалось, ещё незримо витал, то есть жил, дух Лёвы, сел за руль автомобиля и глубоко задумался…

Что же, нужно ехать домой, в Москву.

Было бы лицемерием сказать: «Как жаль, что Лёва умер» или «Как жаль, что мало пожил» – его болезнь доставляла ему невыразимые страдания.

И всё же: он, мой близкий друг и советчик, перестал быть.

Заунывный погребальный звон звучал в моей душе… Тяжёлый литой язык гудящего колокола бил, бил и бил мне в правый висок, грозя расколоть череп.

Настроение и самочувствие портились с каждым пройденным по трассе километром. Какая-то душевная муть, липкая слизь поднималась из самых топких глубин моего сознания, отравляя ум и тело, вызывая нервное беспокойство, чувство гадливости, неприятия всего вокруг, угрожая выплеснуться в приступ истерии.

Меня всего стало ломать, выворачивать, корёжить изнутри.

Я, что называется, не находил себе места. И когда Санька, мой искренний Санька, предложил остановиться в Киржаче, чтобы перекусить, я живо согласился, сказав, что нужно и выпить – помянуть Лёву.

Саня, не имевший тогда водительского удостоверения, осторожно спросил:

– Выпить, конечно, можно. А кто сядет за руль?

Откуда я возымел тогда такое дерзновение?

– Господь всё управит, не волнуйся. Я сяду за руль.

– Ну, если Господь…

Мы зашли в придорожный ресторанчик. Сели на втором этаже.

– Пусть земля ему будет пухом, – выпили не чокаясь.

Вот и не стало Льва…

Как всё глупо.

При чём здесь пух? Ведь лежать-то покойник будет в гробу.

Жгучее уныние, терзавшее моё нутро, стало вроде бы отступать, становиться печалью.

Святые отцы говорят: воспоминание о смерти – дар Божий.

– Все там будем, – подтвердил Санька.