Екатерина Бобровенко - Ода цепным псам

На стене за углом блестела черными аэрозольными потеками надпись: «Больница эта – край чудес. Зашел в нее и там исчез…». Рядом лестница. Застоялый воздух дохнул сыростью, холодом и сигаретным дымом. Гриша пробрался в длинный гулкий коридор. И понял, что больше не один…

Он должен был заметить раньше. Услышать. Почуять знакомую энергию внутри бетонного лабиринта.

Человек семь или больше – после солнечной улицы глаза с трудом вглядывались в дымный сумрак. Свет оконных проемов зеленил лица сидящих на полу, делая кожу неестественно бледной и какой-то прозрачно-нездоровой. Все остальное – одежда, силуэты – выглядело туманно намеченным, не прорисованным. Парни теснились кругом. Все в разном состоянии и настроении, но одно имелось общее – ватная замедленность движений. Внутри импровизированного кострища металось пламя.

Он сообразил мгновенно. Есть запахи, которые не спутаешь ни с чем. Особенно, если живешь с ними несколько лет. Тонкая, едва различимая смесь аммиака, бензина и медикаментов. Грише казалось, он почувствовал его раньше, чем подошел. Как собака, натасканная на наркоту.

Сознание тряхнуло. В одну секунду по телу пробежали жар и холод, волна острых мурашек скользнула вдоль позвоночника, снизу вверх, и ввинтилась в затылок. Кости заныли, задышали , сделались податливыми, точно подтаявший пластилин.

…Возвращаясь к таким моментам, Гриша помнил, что видел себя со стороны, вне тела, посторонним наблюдателем, зависшим чуть повыше плеча.

Он вздрогнул. Тот второй, под ним, повторил движение. Безошибочно, каким-то особенным чутьем он выделил из чужой компании главного.

Старший поднялся Грише навстречу. Высокий, щуплый, с пустым, «отъехавшим» взглядом, в котором плескалась болотная муть.

– Эй! Ты кто вообще такой?! Нахрена ты сюда приперся?

На всякий случай Гриша оглянулся, бегло ища осколок кирпича или арматурину («Тебе-тебе говорю…»), но тут спасительная рука, бывшая теперь вовсе не его, Гриши, а того, другого, за которым он лишь наблюдал, нащупала в кармане толстовки крошечный шелестящий сверток, судорожно сжала.

«Последний раз… Последний. А больше у меня и нет…»

Гриша улыбнулся, ощущая стянутость и жжение в потрескавшейся нижней губе. Но внутреннее жжение и на этот раз победило, отстояв мерзкое право двойника-уродца быть отравленным и раскрепощенным.

– Раскумаримся, братаны? – дружелюбно спросил он. И показал парню ладонь, которой сжимал прозрачный пакетик серого вещества.

Мое детство пришлось на конец девяностых и не было радужным, хотя особенно плохим я его тоже не считал. Жили, как все, не выделялись.

Мама с утра до ночи пропадала на работе : посудомойка в детском саду, продавец в рыночной палатке. Благодаря торговле иногда появлялась возможность ухватить что-то из-под полы, для своих, и у меня было больше, чем у сверстников, хотя в глобальном понимании мы по-прежнему не имели ровным счетом ничего.

Если по крупным городам перестройка прошлась железной рукой, и те содрогнулись, то провинциальным захолустьям хватило бы даже ветра от той руки, не то что заметного толчка. Это было время, когда правила диктовало не общество, а стихийно сбившиеся внутри него группы, а понятий «нельзя» или «незаконно» иногда вовсе не существовало.

Все желали, чтобы поскорее наступило светлое будущее, но так и не объяснили, как оно должно выглядеть…

Я рос без отца, но воспитанием моим все равно занимались двое : улица и мать. Вторая – когда успевала.

Близких друзей у меня не водилось. В школе общался с двумя ребятами, с ними же и тусил во дворах или на заброшенной стройке. Компьютеры имелись у нескольких человек на районе, но мы находили более «традиционные» способы развлечений. В пятом классе знакомые за гаражами научили нас «пыжить» и «жопить».

Первое – это когда вдыхаешь пары клея, налитого в пакет, и смотришь «мультики» – часто очень яркие и захватывающие, хотя и непонятные. «Жопить» – значит, до крови растирать репейником кожу, а затем смазывать ранку клеем, чтобы поймать кайф.

Мы занимались этим, сидя в кустах за разбитым городским стадионом, нервно хихикали, повторяли услышанные от старших похабные анекдоты, смысл которых понимали с трудом, и чувствовали себя хозяевами жизни.

Я должен был услышать тревожные звоночки уже тогда, но в пятом классе не задумываешься, куда могут привести игры с удовольствием…