В. Стебницкий - Ляля. Повесть

Ляля и сама не могла себя понять. Пока сидели за столом, она не переставала обмениваться с гостем колкостями (которые он, впрочем, принимал со свойственной ему снисходительностью, временами даже подыгрывая). Но ещё прежде, чем его экипаж скрылся за поворотом подъездной аллеи, она уже начала по нём скучать. Дабы скрыть своё замешательство, она уединилась у себя комнате под предлогом усталости и, как была, упала навзничь на свою кровать поверх покрывала. Блуждая взглядом по узору кисейного полога, Ляля попыталась было успокоиться и даже закрыла глаза. Но едва смежились её веки, перед ними встал Шершиевич с его насмешливой улыбкой на смуглом античном лице. «Уж не влюблена ли ты, дурочка?» – спросила себя она и замотала головой: нет, нет, нет! Этого ещё недоставало! Однако было поздно, и сколько бы Ляля ни уговаривала самоё себя, сердце сладко замирало, опровергая любые доводы. Не в силах более бороться с собой, она перекатилась на живот и, спрятав лицо в прохладных крахмальных складках пикейного покрывала, заплакала.

Как и многие девушки, чьё неопытное сердце стало мимолётной добычей прожжённого соблазнителя и было им разбито, Ляля остерегалась новой боли и избегала всякой возможности любовных мук. Поэтому она надела маску холодного стоицизма, которая, впрочем, никого не могла обмануть. «Он больше не приедет», – твердила она себе, стараясь держаться как обычно. Но ставшие привычными занятия утратили для неё всякий интерес, и большую часть дня она праздно качалась на качелях или, подобно беспокойному призраку, кружила по дорожкам сада, замирая при звуках приближающегося экипажа. Едва разглядев гостей, она тотчас скрывалась в зарослях, чтобы появиться только после их отъезда или – «Милая, надо же блюсти хоть какие-то приличия!» – к самому концу их визита.

Так прошла неделя. Ляля сидела с ногами на оттоманке в библиотеке и силилась читать присланную редактором рукопись. Это был очередной куртуазный роман, и дело продвигалось плохо: сюжет казался ей надуманным, положения – искусственными, а реплики действующих лиц – манерными и приторными. Единственное, на что годился этот опус, это быть едко осмеянным в самой жёлчной рецензии, на какую она только была способна, но Ляля не чувствовала в себе необходимой для этого вдохновенной злости. Она перевернула очередную страницу, когда услыхала звук лёгкого экипажа. «Как несносны эти визиты!» – успела подумать она, но сердце её уже забилось радостным предчувствием. «Нет, не может быть! Показалось». Мимо двери кабинета пронеслись шаги горничной Лавруши, раздался лёгкий стук в дверь спальни: «Барышня! Елена Васильевна, вы здесь?.. Вас барыня зовут». Ляля встала и, стремительно преодолев несколько шагов, приоткрыла дверь кабинета. Из гостиной слышались голоса – возбуждённый материн и… Ляля распахнула дверь и шагнула в коридор. «Барышня, вот вы где! – воскликнула за её спиной Лавруша. – Вас велено звать, там Павел Егорович приехали».

Ляля устремилась в гостиную, но, проходя мимо трюмо, остановилась и оглядела себя в зеркале. Увиденное её не удовлетворило. Может, сказаться больной? В это время Шершиевич в гостиной произнёс: «Конечно, Ольга Константиновна, я подожду», – и Ляля, пощипав себя за щёки и оправив причёску, вошла.

Весь этот день она, от усилия держать себя в руках, была столь молчалива, что гость, который остался на чай, принуждён был говорить почти единственно с Ольгой Константиновной. После чая он стал прощаться под предлогом дел.

– Что ж, если это необходимо… Но мы были вам рады – впрочем, как и всегда! Лялюша вас проводит.

Досадуя на мать за столь очевидную уловку, Ляля была ей в то же время благодарна за этот короткий тет-а-тет. На крыльце Шершиевич задержал её руку в своей.

– Я скоро приеду, Елена Васильевна, – ответил он на её невысказанный вопрос, глядя ей в глаза в поздних сумерках. «Несносный человек! Он читает в моих мыслях как по писаному!» – подумала она и ничего не ответила, радуясь сгустившейся темноте, в которой, Ляля надеялась, не было видно её внезапно вспыхнувших щёк.

Он приехал на третий день. Теперь она ждала его спокойнее, обнадёженная обещанием. Он стал навещать Алпатьево раз, а то и два раза на неделе, и Ляля незаметно привыкла к его лукавой манере. Она даже стала делиться с ним своими мыслями, обходя только одну тему, но именно ту, которая волновала больше всех остальных.

А в середине августа он сделал ей предложение.

Ляля, которая ждала сама не зная чего, была обескуражена простотой слов, в которые было облечено такое важное событие. Она как раз пересказывала ему содержание очередной книги, присланной ей на рецензию, и пропустила тот момент, когда всегда насмешливые его глаза стали вдруг серьёзными. Уже некоторое время Шершиевич смотрел на неё пристально и как бы испытующе, но ей, увлечённой своим рассказом, хотелось его непременно закончить. Едва она поставила в нём последнюю точку, Шершиевич произнёс ровно и просто: