Валерий Бодров - Бледное солнце. Сборник рассказов

В полутёмном единственном подъезде царил запах старого дерева и моя осторожная нога всё проваливалась к полу, никак не могла наступить на первую, ведущую к верху опору. Когда же это случилось, ступени пропели мне скрипучую песню в два пролёта с куплетом площадки, заваленной бывшими вещами.

«Опоз-з-здал с-с-сударь, опоз-з-здал…з-забыли м-мы, з-забыли».

Кнопка звонка отсутствовала. Я тихонько постучал. «В любом случае, – думал я, – ночлег тут можно найти, даже если…». Но через невнятную паузу дверь приоткрылась, и зависла нерешительно на середине пути, стыдливо показывая цинковое ведро и швабру, прислонённую к стене.

«Заходите, прошу Вас, – еле расслышал я, посаженый с прорывавшейся хрипотцой голос, – дверь прикройте плотнее – сквозняки».

Вопреки моим предположениям, он вспомнил нас, и даже был видимо рад, что именно я появился на пороге его квартиры. Долго вглядывался в моё лицо, поглаживая пальцами ощетинившийся подбородок: «Время, время…Вы не сильно изменились. А Ваша жена?» «Осталась дома», – ответил я, хотя даже сам почувствовал в своих словах фальшь.

Всё равно, всегда приятно знать, что где-то за тысячи километров чужая память хранит гипсовый отпечаток твоего благородного следа. И даже если случится вернуться, то история, оставленная здесь, будет светиться вокруг тебя ореолом подлинности, как у денежной купюры с большим достоинством, подставленной к инфракрасным лучам.

«Вроде не сезон? – Санитарный врач вопросительно посмотрел на меня, и, видя, как я достаю из портфеля бутылку марочного вина, поморщился и добавил, – Зря, зря вы это, лучше бы водки принесли, не переношу этот жжёный сахар». «Дак я …», – повернулся было к двери. «Стойте! Не нужно никуда ходить. У меня всё есть».

Мы просидели с ним до полуночи. Он рассказал мне историю расставания со своей супругой, я же умолчал свою. Потом он выдал мне простыни, одеяло, и устроил меня в гостиной на пузатом диванчике с откидывающимися воланами и полукруглой спинкой с овальным зеркальным глазом в деревянной её части, потерявшим от старости амальгаму. В то лето мы с Соней тоже тут спали. Худые были, как-то убирались оба в сие прокрустово ложе. И душа странно грезила, понимая, чем бы ни наполнено было это пространство круга, но сегодня он сомкнулся в этой же диванной точке, откуда и начался.

Я лежал один при свете тусклой потолочной лампочки в пропахшей самшитовыми опилками комнате, (хозяин занимался резьбой по дереву). Разного роста фигурки толпились перед книгами во всех шкафах за стеклом и на всех открытых полках. Взгляд мой остановился на картине, которая свисала над диваном под неприлично опасным углом. Изображённый на ней отец врача стоял на балконе этого же ещё юного дома в белом парусиновом костюме, столь модным в пятидесятые, и смотрел в сторону моря. Нещадно палило солнце. Всё сияло новизной: и открытая, стеклянная ещё тогда балконная дверь, заплутавшая в тюлевых занавесях, и сам балкон, и небо с загибающейся на него дорогой.

Вдруг, неожиданно для самого себя, я обжёгся о воспоминание. Сквозь туман времени увидел, как Соня, встав на этот диван и едва дотянувшись до картины, положила за неё записку. «Если приедешь без меня сюда, хоть раз, достанешь и прочитаешь. Но ведь такого не случится? Правда?» – Я порывался сразу же ликвидировать эту возможность, но она смеялась и не пускала меня, а утром всё забылось.

Теперь с мокрыми от волнения руками, я проделывал тоже самое. Коленки дрожат, пружины под ногами на диванчике проваливаются и недовольно скрипят, а вот, дотянулся! В груди ухнуло и провалилось. Потемнело в глазах. Рука нащупала клочок бумаги.

«Кроличья нора есть, а кролика в ней нет», весело шутили буквы её почерком. Я стряхнул хлопья пыли с листка, перечитал ещё несколько раз. Зачем-то начал всматриваться в почти выцветшие чернила, надеясь, наверное, найти ещё что-то. Нашел. Отпечаток её пальца, те же чернила. Спрятал в бумажник, вышел на балкон, закурил. Не докурил, выбросил. Снова достал из бумажника листок. И только теперь глаза мои поплыли влажным туманом.

Заснуть уже не получалось, опустив парус рассудка, я доверился волнам памяти.

Вот они, те дни необыкновенные: наполненные новыми запахами, вкусами, видами и голодной усталостью. Никогда ещё я столько не ходил по столь крутым горным тропинкам, виляющим дорожкам и причудливо загибающимся мостовым. По краям все эти соединительные артерии и капилляры, любого из приморских городков, были уставленными памятными стелами и восстановленными якобы из руин доисторическими строениями. Соне было всё нипочём, она с нескончаемым интересом лазала по всем этим подкрашенным достопримечательностям, и после скудного обеда состоящего из варёной кукурузы, чурчхеллы и минеральной воды, бесстрашно плескалась в море с люстроподобными медузами.