Валерий Ковалев - По волнам памяти

Мы берем курс к центру и вскоре останавливаемся на склоне.

Там несколько минут осматриваемся, прикидывая, где удобней спуск, затем Сашка отталкивается палками и, пригибаясь, несется вниз.

– Ш-ш-ш, – искрится за ним снежная пыль.

Подождав, когда он спустится, я поправляю шапку и делаю шаг вперед. В ушах свистит ветер, – хорошо! Ощущение полета.

Через несколько минут, заложив вираж, я встаю рядом с Сашкой, и мы машем руками Вовке.

– Давай, спускайся!

Тот машет в ответ, примеряется и тоже несется вниз, но в самом конце спуска падает.

– Га-га-га! – весело хохочем мы, после чего извлекаем мелкого из снега и отряхиваем.

– На кочку попал, – бурчит он.

– Бывает.

Затем, растопырив лыжи «елочкой», мы, сопя, поднимаемся вверх. А оттуда опять летим вниз. С замиранием сердца и криками восторга.

Когда солнце начинает клониться к западу, возвращаемся назад. Усталые, но довольные.

– Хорошо бы и завтра такой мороз, – говорю я.

– Это да, – отвечает Сашка.

Ножички

Когда я учился в младших классах, у пацанов в моде была игра в ножички.

Имелись они у всех, как правило, перочинные.

Соперники очерчивали на земле круг, поперек проводили черту: одна часть твоя, вторая моя и по очереди метали в чужую.

Если нож втыкался, «отрезали» себе часть, и так до тех пор, пока у соперника оставалось земли с Гулькин нос. То считалось победой.

Ножиками мы гордились и мечтали иметь финки.

Что было неудивительно. В городе, а точнее на его окраине имелся лагерь строгого режима, а в соседнем Перевальском районе второй – общего.

Часть освобождавшихся оттуда, оседали в наших местах и устраивались работать на шахты. Заработки там были будь здоров, особенно на молотковых лавах.

Ну и естественно, привносили с собой, блатную романтику. На которую так падки пацаны: особый говор, показной шик и повадки.

У них мы научились играть в очко*, делать в драке козу*, а еще узнали, что лучший друг – финка.

Ну, и естественно, захотели такие иметь.

А как? Бывшие сидельцы научили.

Надо было купить десяток пачек чаю, подобраться в удобном месте к лагерной ограде и метнуть в рабочую зону посылку с запиской: «меняю на перо*». На следующий день или чуть позже, в то же место прилетала обратная, с товаром.

У некоторых старших ребят финки уже были. Теперь мы знали, откуда.

– Ну шо, пацаны, рискнем? – сказал мой близкий друг Женька Цивенко, мне и Кольке Зайцеву, затягиваясь сигаретным окурком. Женька был самый старший и умный: отлично играл в жошку*, а еще мог шевелить ушами

– Рискнем – переглянулись мы. – Дай зобнуть*

Стали готовиться к операции.

Она упрощалась тем, что был июль, а одна из улиц нашего поселка, выходила огородами, к боковой ограде лагеря. В конце каждого росли кукуруза с подсолнухами, откуда можно было к ней незаметно подобраться

За пару дней насобирали по посадкам и сдали в магазин три авоськи бутылок из- под ситро и водки, закупив на полученные рубли чаю.

Пачки, вместе с запиской, поместили в старую сумку от противогаза, и одним вечером, когда в небе зажглись звезды, отправились на дело.

Со стороны степи прокрались в подсолнухи крайней усадьбы, насколько было можно, подползли к бетонной ограде. Метрах в пяти от нее, ближе к нам, имелась вторая, пониже, из колючей проволоки

Я, приподнявшись, метнул сумку и… Она зацепилась лямкой за тянущийся по стене провод.

–У-у-у! – истошно завыло в лагере, на угловой вышке вспыхнул прожектор, а потом хлопнул выстрел и загавкали собаки

– Тикаем, пацаны, – прошипел Женька, мы раком выползли с огорода и драпанули в степь. Там отдышались за терриконом старой шахты, а когда все утихло, вернулись в поселок и разошлись не солоно хлебавши, по домам.

Но от задуманного не отказались.

Вскоре через нашу улицу стали водить на работу в карьер, (он был в Краснопольевском лесу), большую группу заключенных. Утром туда, вечером обратно. Охранял их десяток автоматчиков с собаками.

На следующий день, в том же составе, мы увязались за колонной, следуя на приличном расстоянии. Когда улица осталась позади, она, миновав центр поселка, спустилась в зеленую, с узкой речкой долину, на склонах которой рос лес, а справа, на опушке, рыжел карьер.

До войны в нем ломали песчаник на различные постройки, а потом забросили.

Перейдя по плоским замшелым валунам, бегущий поток, мы выбрались на другой берег, юркнули в лес, и по кустам пробрались к опушке.

Там влезли на раскидистый старый дуб, откуда просматривался карьер, размером с три футбольных поля.