Элена Греко - Там, где…

Ой, я и думать боюсь об этом со своим разорванным входом и нутром, пружинно подскакивающим при каждом сосе Сержика. Девки в соседних палатах стонут, что мужики – козлы. Ну, нет, не все, конечно, думаю. И не везде. У нас вот облегчили роды до предела, все тип-топ. А их жалко. Дура я, собиралась рожать «как в деревне»: мы ведь с Гео жили у тамошних хиппарей, они там как раз как в средневековье, только что птички не поют – маг настроили, врубают и птичек! Жарят-варят сами, закупаться тока не любят тож, пробовали, но слишком сложно оказалось – и теперь им все привозят. И рожают одни. С акушерками, доулами-шмоулами всякими, но – сами, без анестезии, без эпидуралки, без всего. Мол, так природа создала. Да природа и срать создала под кустом, и чо? Прав был Гео, что отговаривал. Все пельменные прелести вкусила.

Родила, как в деревне.

Напросилась!

Обед принесли.

Приятного аппетита.

* * *

Всякий раз, когда кто-то заходит, приходится вырубаться. Я делаю вид, что разговариваю по телефону, сама включаю диктофон, чтобы писать свой дневник. Ой, прикинь, Яль (это я себе, будущей, наговариваю, ок?), маман-то денег дала им, этим эскулапам! Точно дала. Я ж видела, шаркая в идиотских больничных тапках, за которые мне плешь проели (свои не взяла, рубаху тоже, дескать, что за мать, из тебя получится, если за собой не научилась ухаживать!).

Видела, что там лежат по пять или семь рож.

Тел.

Пельменей.

А я одна, как перст. Ну, еще вот капельница допотопная тож перстом возвышается. И Сержик-перстенечек в кювезике лежит – чмокает, уакает. А так – одна. У меня даже туалет есть здесь. Кароч, как у нас в соте. Мож, стены обшарпанные малость, но так похоже на соту! Только что микровейва нет, но это дело поправимое было бы, коль захотелось бы. И мочизбургеров ох как не хватает… Я уж маман просила, просила, она все отнекивается. Говорит, домой приеду и все ей покажу, расскажу, что у меня за новинки – ей самой интересно.

Новинки?! Лады.

Мне ж здесь жить.

Я здесь навсегда.

«Я здесь навсегда», – говорю я себе, глядя в окно.

Птички, вижу, прыгают. Весна, проталины и все такое. Деревня как будто.

Соты.

Но это прикольно!

После такой боли, какую я испытала, все прикольно!

Только по Гео скучаю. И еще… остальным. Пауль под напалмом там был, а вдруг он тож здесь?! Надеюсь… И Карен, моя лапочка!

А дневник начала вести для того, чтобы не забыть, чтобы рассказать будущей себе, какую жизнь я вела в прошлом. Смешно – в прошлом! В моем прошлом я жила в мире, который вот точно наступил после этого средневековья вонючего. Прямо вот очнулась после всей этой пытки – и затребовала телеф. Мне и выдали допотопщину. Но спасибо и на этом! Прикинь, прикииинь, Ялька, здесь даже текст не пишется. Точнее, пишется чо-то, но перевирается страшно, один мат выходит.

Кстаааати! Матом здесь не принято!

Я ох…

То есть о… фигела? Очень удивилась, кароч. Средневековье, бл… Придется привыкать без матерного дискурса, который реабилитирован уже давным-давно – у нас-то. Как и разговорная речь на письме. Я ж разговариваю, а он пишет.

Или должен…

Ну, разберусь как-нибудь. Не все же сразу! Пеленки, сиськи, блямбу из морозилки на живот класть, интернет смотреть – много дел. Я напишу. Напишу. Сержик должен знать своего папу. «Любимогооооо!» – самого любимого из моих любимых. А еще здесь и полиамория – нонсенс, я читала. Начиталась инета здешнего, мрак и жесть. А я совсем-совсем не историк, ни по образованию, ни по сознанию… Даже жаль меня. Буду фильмы смотреть, про войну, которые не сохранились у нас. Поплакать я люблю!

* * *

Кароч, я – Я. Ну, зовут меня так: Ялька, или Яэль, как на обетованной всех «явреев» зовут. Хоть я не там живу, но паспорт-то тамошний, даркон называется: дерех – дорога, а даркон – это такая книжица, с которой в любую дорогу можно. Или не книжица, виртуально тоже можно, по морде лица проверят, но я люблю с книжицей. Маман как увидела, ох.. удивилась очень, в общем.

Бл.., надо синонимами подзаняться.

Черт.

Йоптыть.

Ой! – хотя завуалированный мат типа «блинов» и «ёпрстов» на ура идет. Тем не менее, матушка мне сказала, что звучу по-деревенски. А пох, ответила я ей тогда. Пох, пох! Болело все страшно – я и материлась, а она внимания не обращала. Только потом полунамеками сообщила, что я как-то исправиться должна, если в обществе собираюсь жить. Спросила ее, а где я раньше жила. Хрюкнула. Ладно, узнаю!

И вот.

Зовусь я Яэлька, Елька, но никак не Юлька – кстати, маман мне записон накатала, я увидела эту букву «Ю» и мне стало очень, очень весело, потому что раньше показалось «Иулька». Мне девятнадцать – и там было столько, и тут, как в карте, мной ненадолго с медицинского поста экспроприированной, записано.