Владимир Стрелков - Под прицелом. Повесть-хроника одного дня интифады

Полицейский патруль, крутя чоколакой, едет пустой улицей…

Гаснут фонари.

На каменной кладке у дома средних лет женщина в домашнем халате и бигудях, это Циля, кормит дворовых кошек.

Ему кажется, что кошки едят куски жареной курицы или что-то другое, но тоже вкусное…

Чтобы охота была удачной, он постится, поэтому, проглотив голодную слюну, отводит прицел в сторону и вновь видит старика-рава, который входит в Бейт-Кнессет.

Рав открывает синагогу, входит в прохладную свежую тишину, чтобы всё приготовить к утренней молитве.

Скоро придут евреи. Они станут молиться, благодарить Творца за новый день на своей еврейской земле, просить благословения на достойную, мирную и счастливую жизнь вечного народа.

Золотой край солнца заливает город розовым светом.

Но ущелье между городом и Бейт-Джалой ещё туманится, проясняясь от ночных теней…

И вдруг всё разом просыпается: и ущёлье, и Бейт-Джала, а за ним и Бейт-Лехем, и в самом городе запричитали, завыли, запели громкие плачущие голоса! Множество рыдающих голосов: тенора и баритоны, хрипуны и басы! Это включились с бесчисленных минаретов мощные динамики, с голосами муэдзинов, созывающих правоверных к утреннему намазу…

Он послушно отрывается от винтовки, садится в направлении Каабы, закрывает глаза, совершая намаз, и шепчет, и шепчет, качаясь в поклонах:

«Астагфируллах, астагфируллаг, астагфируллаг, ал-азим, ал-карим, аллази ла илаха иллаху алхаййал каййюм ва атубу илайх. Аллахумма анта Рабби, ла илаха илла анта халактани ва ана абдука ва ана ала ахдика ва вадъика мастатаъту аъузу бика мин шарри ма санаъту абу улака биниъматика алаййа ва абууби занби фагфирли фа иннуху ла ягфируз зунуба илла ант …».

(«О милосердный Аллах, прости наши проступки, недостатки и грехи, которые мы совершали до этого дня. Сделай так, чтобы в будущем, мы жили, будучи твоими любимыми рабами, не совершая грехи и проступки…»).

…Аллах акбар! – завершает громко в сторону Иерусалима, решительно ложится на куртку и входит через прицел туда, где живут они.

Там зажигаются окна.

В освещённых окнах он видит живых евреев.

Он видит их в прицел своей винтовки.

Ушедшая августовская ночь была душной, и большинство окон открыто.

И в каждом окне просыпается жизнь, еврейская жизнь, и течёт, неведомая, чужая и потому враждебная ему жизнь. Он не слышит, что говорят там люди, но видит их и, как бы, является очевидцем и участником их судеб…

О как хочется ему прервать этот поток еврейской жизни, прервать навсегда… И его сильный, молодой палец вновь цепляет крючок.

Невидимый в свете утра лазерный луч пронзает полукилометровое расстояние, входит в комнату…

Где звучит музыка…

Звучит всё громче и громче.

Она возникла раньше, но как бы ещё не прослушивалась. Её трепетная тема то возникала, то пропадала и вновь являлась…из тишины раннего утра, из солнечных лучей растекающихся по небу и земле…

Скрипка…

Светлые аккорды фортепиано и…голос, женский.

Прекрасный женский голос поёт какие-то очень важные слова…

Слова складываются в песню…

Прицел снайпера ползёт ниже, ещё ниже по стене комнаты, где живёт немолодой композитор Давид Шапиро.

Движется рубиновая точка по стене.

Ползёт пятнышко, как живая капелька крови.

Наверное, это отблеск солнца, ну, может быть, от вазы или от скола стекла на письменном столе…

Он открывает глаза, как от толчка, ещё, вслушиваясь в звучавшую во сне музыку.

Снайпер в сумерках комнаты видит, как, только что спавший человек, вдруг внезапно, как от толчка, стремительно вскакивает и бросается к роялю…

И что-то поёт, и бормочет, боясь не растерять, не забыть мелодию, которую только что слышал в утреннем сне.

Он боится забыть её, спешит наиграть и записать.

И пишет в полумраке утра, почти не видя нот.

Он взлохмачен, лыс, смешон и… добр.

– «Люблю, люблю… Ля-ля-ляля, всегда любить та-та-та!.. Ляля-ляля! Чтоб… ля-ля-ляля! Чтоб…ля-ля-ля… Вальс! Да, конечно, вальс! Ля-ля-ля… Ма-ма-ма-ма… На-на-на!.. Та-та-та… Любить тебя, любить…»

Из-под пижамы топорщится живот. На одной ноге – тапок. На другом – нет.

Торопливо пишет нотные знаки, поёт, бормочет слова «поэтической рыбы» будущей песни. И толстые пальцы бегут по клавишам.

В открытое утреннее окно вылетают неровные, ещё не ладные аккорды.

Но вдруг включается свет, оборвалась мелодия.

В дверях стоит жена Гита в нижней рубашке, чепчике, сердитая, насупленная… готовая в очередной раз уйти от него, как всегда «навсегда».