Елизавета Абрамова - «От улыбки…»

Я пошла к ларьку. Вот я быстро шагаю по тротуару и вижу, что там, в конце, у дороги собирается толпа зевак. Я ринулась к толпе. Он лежал с застывшей улыбкой, у раскрытой ладони – мешочек с грецкими орехами. Грудь в крови. Что- то дикое, громкое, страшное вырвалось из моей груди, когтями пройдясь по горлу…

И наступила темнота. Там летал мой ангел среднеазиатского происхождения и кормил меня и нашу малышку орехами.

Когда я очнулась, рядом со мной сидела женщина. Повернулась ко мне, услышав, что я пришла в себя и как- то не к месту сказала: «Ну что ты, дорогая, совсем не бережешь себя? Твой, да?» Не дослушав ее, я резко сорвалась с места, видимо, причинив боль ребенку, да и себе, но я не обратила на это никакого внимания, только подхватила живот руками. Вмиг оказавшись около Альберта, я как безумная, начала судорожно расстегивать его куртку, верхние пуговицы на футболке, рвала футболку, никого не видя и ничего не слыша. Я все еще не верила. Я хотела узнать, что его еще можно спасти. Только на секунду я обратила внимание на людей вокруг. Подняв голову, обращаясь ко всем, я спрашивала о «скорой». На меня тупо, непонимающе глядели, а я повторяла и повторяла свой вопрос, недоумевая, почему никто не может ответить. Наконец, ко мне подошел пожилой сухонький мужчина, низкого роста и наклонил ухо к моим губам. Он ответил, что вызвали. И добавил, что надо бы еще кому- нибудь из родственников сообщить. Отвернувшись к Алю, я не уже не слушала его, но он тотчас протянул мне ручку с бумагой, попросил написать номер, не обращая внимания на мои по – локоть окровавленные руки. На автомате я нацарапала два номера: своей матери и родителей Аля.

Я ждала скорую. Я ждала, что они спасут его, хотя сердце не билось больше. Я сидела возле него и, гладя его лицо и волосы, подбадривала, просила дождаться скорой. Впервые в жизни мне было абсолютно наплевать на окружающих. Я могла бы сейчас голая на метле летать и просить у дьявола за Аля на глазах у всех.

Мне было плохо. Меня вдруг стало тошнить, я не успела добежать до урны. Да и не знала, где она, просто побежала куда- то и снова вернулась к Алю.

Наконец, приехала «скорая». Меня сразу было велено «убрать», и кто- то из зевак даже начал деликатно отводить меня, но я с неизвестно откуда взявшейся силой оттолкнула его и медбрата в сторону, оставшись подле Аля. Все свое внимание я сосредоточила на фельдшере, упустив из вида его лицо, выражавшее беспомощность и безнадежность, как только он увидел Аля. Он молча осматривал Аля, как будто не замечая меня! Тогда я накинулась на него с единственным вопросом. Он сочувствующе взглянул сначала на мой живот, потом посмотрев мне в глаза, сказал: «я сожалею, он скончался сразу после выстрела». Слезы разочарования, потери последней ложной надежды затуманили мне глаза, и я вскинула к нему свои окровавленные руки: «Ты понимаешь, он сейчас головой качал. Вот так (показала я). Когда слушал меня. Понимаешь?»

Тут же одновременно прибыли милиция и наши родители – моя мама и мама Лида с папой. Я была с Альбертом. Они бросились к нам. И, хотя лица их были черными, оттенявшими то горе, которое черной тучей сейчас нависло над нами, казалось, что и сейчас они неосознанно стараются держать себя в руках, сдерживая крики и слезы, которые рвались наружу. Мама отвела меня на газон, наскоро отмыла руки откуда- то вдруг взявшейся водой. Затем она быстро подошла к родителям Аля, что- то сказала им, и, дотронувшись до плеч обоих, вернулась ко мне и повела меня к незнакомой машине. Я очнулась, только услышав адрес матери. Тогда я открыла дверь, отрезав: «я никуда не поеду» и вышла. Мама вышла за мной: «Геля, его увезут сейчас. С ним поедут Лида с Колей. Тебе нет смысла ехать. Да и поесть надо. Отдохнуть. Малыш ни в чем не виноват, помни об этом. У него свой режим. Пойдем». Мама мягко подтолкнула меня к машине, но я опять воспротивилась: «Мама, я буду здесь. Пока он здесь. Потом я пойду домой. К нам», – я указала рукой в направлении нашего дома. «Бедный мой, вон, видишь? Они поехали», – сказала мама. И правда, куда- то поехали. Бедная мама, ее голос дрожал, ей было трудно держать себя в руках. «Ну, хорошо. Пойдем» Она расплатилась с такси, и, обняв меня правой рукой, медленно, не торопясь, повела меня домой. Я слышала, как шепотом с ее губ срывались ласковые и сочувственные слова, восклицания… Но мне она не сказала ни слова о нем в тот день.

Мой мозг, мое сердце – все было сковано чем- то: ни единой мысли, ни единого чувства. Я вполне комфортно чувствовала себя пустышкой со стеклянными глазами. Пока мы не переступили порог квартиры. Тут я увидела. И меня прорвало. Здесь, где он в последний раз поцеловал меня, где в последний раз любовно переврал мое имя. Бедная мама стала свидетелем моей истерики и пыталась меня унять. Я бы честно хотела остановиться, но каждый раз пытаясь задержать дыхание, закрыть рот, я видела какую – то мелочь, в моей голове начинали мелькать ни для кого больше непонятные картинки, и все начиналось заново. Я выбежала на улицу, позабыв о маме. Чего только не было тогда у меня голове. Мне представлялось, что сейчас я встречу убийцу Аля и сверну ему шею. Голыми руками. Но когда я сбежала с лестницы, мне стало колоть живот, колено – ныть, и пришлось замедлиться. Эгоистка, я действительно, позабыло о ребенке. Мама нагнала меня возле торца дома, все же привела домой и напоила валерьянкой. Доза была немалой, я полагаю, и вскоре я уснула. На том же диване, да. Когда я проснулась, был вечер, я умирала с голоду. Это был самый отвратительный ужин в моей жизни. Я ужасно хотела есть и навернула две тарелки только сваренного супа, но пока я ела, мне тянуло выплюнуть каждую съеденную ложку. Я не хотела никого видеть и попросила маму уехать. Она отказалась, сказав, что отправила моего младшего брата Пашу к старшему, Саше, и переночует у меня. Решение ее было твердо и непоколебимо. Я долго и не сопротивлялась. Мне только было неловко из- за своего поведения, не могла тогда вести себя как обычно и не думала, что маме нужно это видеть. Но…