Надя Бирру - Прощальная прелюдия, или Прогулка под дождём

Дверь приоткрылась неслышно, не рывком, как всегда, и Владимир Николаевич вошёл тоже как-то не совсем обычно – боком, что при его солидности выглядело смешным, но смеяться было некому – его не замечали.

Все тайны мира, вселенной придуманы человеком. Тайна – это не объективно существующая вещь. Тайна подразумевает существование стремящегося её разгадать. Если бы не было человека, то не было бы и тайн. Сама вселенная мало интересуется собственным устройством, потому что он бесполезен, её интерес, если бы таковой и появился. Человека же всегда окружают тайны, потому что он слишком много на себя берёт. Зная лишь крупицу того, что можно узнать, он стремиться изменить всё сущее. В разгадках тайн – мироздания, бытия – человек ищет смысл и оправдание своего собственного существования. Тайна – миф, она существует только до тех пор, пока существует человек, интересующийся ею. Значит, и смысл жизни – это миф, выдумка, и жизнь человека имеет оправдание только в его собственных глазах. С точки зрения вечности люди бесполезны. Может, даже вредны. Хотя… природа не создаёт ничего бесполезного, бессмысленного, просто мы сами не знаем, для чего предназначены. Понятие «смысл» тоже искажено человеком, который везде и во всём ищет собственной выгоды… А может, люди нужны только для того, чтобы накопить колоссальный заряд энергии, который, высвободившись, даст новый импульс развитию вселенной? Может быть, цивилизации, все, которые существовали и будут существовать, – это и есть perpetum mobile!.. Но неужели, она не могла бы справиться без нас?..

Вечером дежурила Тоня – тихая, медлительная молчаливая. От её широкого лица в обрамлении тёмных роскошных волос струился мягкий свет и умиротворённость. Она никогда ни о чём не спрашивала и охотно позволяла не замечать своего присутствия.

Снятые с руки, тихо тикают часы на тумбочке. Из коридора послышались голоса, звуки телевизора и даже смех.

Тоня повернула голову, брови её удивлённо поползли вверх, но она встала и вышла, не проронив ни звука, – так хотел доктор.

Вся палата была погружена во мрак, только на тумбочке у изголовья стояла зелёная лампа, образуя на полу салатовый неподвижный полукруг, прихватывающий кусочек постели и тумбочку, где тихо тикали часы. Теперь в этом полукруге возник доктор.

– Вы что – опять объявляете мне протест? – обычно мягкий голос доктора прозвучал нарочито резко.

Полная неподвижность узкого лица на подушке. Черты его заострились так, что, кажется, проведи по ним живой ладонью, – останется след. Доктор протянул руку, медленно провёл ею в воздухе ото лба к подбородку, ощутил лёгкое дыхание. Губы её шевельнулись, произнеся:

– Почему вы так решили?

– Я пришёл к вам – вы даже не обернулись.

Она молчала. Владимир Николаевич сел на табуретку в тени, направил на неё свет лампы, нажал какую-то кнопку. Свет часто, ритмично замигал. Некоторое время вспыхивание и угасание происходило при полном молчании. Бокс, изученный до последних намозоливших глаза мелочей, предстал вдруг чем-то иным, чем-то таким, что лишено определённого места в пространстве: это было похоже на сон или на ту степень задумчивости, когда перестаёшь видеть и слышать окружающее, идёшь, сам не замечая куда, ведомый единственной мыслью или даже не мыслью вовсе, а глубокой сосредоточенностью на том, что только после станет мысль.

Она уже догадалась, что это, но это не была ещё чужая власть, а просто своё, ранее дремавшее, а теперь проявившееся желание говорить. Она была уверена в том, что, если захочет замолчать – замолчит.

Теперь появился голос – спокойный, отрешённый. Он шёл из темноты, и вполне мог быть её собственным.

– Эсмеральда… Откуда это имя? Почему Эсмеральда?

– Ну, как вы не хотите поверить?

– Поверить чему, Эсмеральда?

– Тому, что я давным-давно всё делаю просто так, ни почему. Я с детства воображала себя цыганкой. Мне хотелось уйти в табор!

– Тебе и сейчас этого хочется, Эсмеральда?

– А что такое хочется? Я больше не знаю, что это значит. Мне хочется только того, что я могу исполнить или получить сию же секунду. Если мне не захочется сейчас говорить, я закрою рот и буду молчать. Если бы я так же, по своему желанию, могла перестать дышать, я бы это сделала.

– Тебя что-то тяготит? Расскажи мне…

– Не могу… Какая пустота, и этот снег за окном – белый и холодный… Зачем снег? А в Африке сейчас жара, и чёрные негры бегают по раскалённому песку, и море плещется у скал… Что, может русская душа так устроена? Но если русский человек подобен русской природе, то за зимой непременно наступит весна, непременно… Впрочем, какая я русская? Во мне украинская кровь, и польская, и азиатская… ещё бы цыганской! Да, наверное, есть и цыганская! Не может быть, чтоб не было. Наверное, есть… И всё такое тёплое. Не люблю, когда холодно! Не могу, когда такая пустота вокруг, и эти белые голые стены, и иней на стёклах – ничего не видно… Ведь это неправда, что человек, бегающий по песку под жарким тропическим солнцем, устроен и чувствует так же, как тот, на холодном ветру, под дождём… С точки зрения вечности люди бесполезны! На холодном ветру, под дождём, когда вот-вот взлетит самолёт… и автобус с жёлтыми фарами лучами разрезает тьму и… нет! Не вспоминать! Уберите свет! Я не хочу больше говорить!