Борис Берлин - Placenta previa. Повесть и рассказы

– Я не самый-самый, а единственный. Я у тебя, а ты у меня. В этом-то все и дело. Ну, целую. Пока.

Санкт-Петербург большой город, большой и красивый – живи и радуйся. Так оно более-менее и происходило: Майя пошла в первый класс, я ушел в частный бизнес и вполне себе неплохо зарабатывал. Наверное, все бы так и продолжалось, если бы, как сейчас принято говорить, меня не подставили.

Нет, я, конечно, повоевал – до того момента, когда стало очевидно, что угрожает все это не только мне, но и ей тоже. Дальше все покатилось само собой – и быстро: продажа всего, что еще оставалось, включая квартиру, и отъезд заграницу, то есть в никуда. Можете называть это бегством – выбора у меня не было, приходилось спасать мое собственное счастье, за которое я был в ответе.

Накануне отъезда, в пустой и уже не нашей квартире, где не осталось ничего, кроме эха и темнеющих в углу баулов и чемоданов, мы провели нашу последнюю ночь на брошенном прямо на пол старом матраце, даже не раздеваясь. Прошлого уже не было, а будущее еще не наступило. Мир сжался до тусклого пятна на потолке от уличного фонаря и ее сонного голоса.

– Папа, а мы надолго уезжаем?

– Надолго. Я думаю, навсегда.

– А навсегда – это сколько?

– Это… пока сердце бьется.

– А почему?

– Почему бьется?

– Нет, почему уезжаем?

– Как тебе объяснить… Ну вот, например, у тебя есть любимая игрушка?

– Да, которую мне Дед Мороз подарил на Новый год.

– Вот-вот, заяц твой. Ты же его любишь, а значит, хочешь, чтобы ему было хорошо, чтобы завтра ему было лучше, чем сегодня, правда?

– Да.

– А я люблю тебя гораздо больше, чем ты своего зайца, гораздо-гораздо больше. И поэтому увожу тебя в Завтра.

– А в этом Завтра где мы будем жить?

– Вот приедем, там и решим. Я тебе уже объяснял, помнишь?

– Помню, только мне все равно про это думается.

– А ты думай о том, что уже давно пора спать. Завтра у нас с тобой очень трудный день. Утром мы еще здесь, а вечером будем уже совсем в другом месте, даже в другом мире. В Завтра.

– А мама?

– Что мама?

– Мы ее здесь оставим?

– Ну что ты, конечно, нет. Она полетит вместе с нами.

– Так ведь она не знает куда. Мы и сами еще не знаем.

– Мы нет, а она – да. Она там, наверху, знает гораздо больше нашего, и куда мы летим, и что с нами будет.

– Даже больше, чем ты?

– Как тебе сказать… Кое-что, самое главное, я знаю тоже.

– А самое главное – это что?

– А ты спать собираешься? Вот это и есть самое главное.

– Ну ответь, и я сразу засну.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Мы будем искать наш дом и обязательно найдем. Это и есть самое главное.

– И какой он будет? Такой, как этот?

– Нет, намного лучше. Нам же в нем долго жить предстоит, очень-очень долго.

– Расскажи про него.

– Он будет просторным, с верандой и плоской крышей, чтобы на ней можно было загорать, или чай пить, или принимать гостей. Вокруг трава и деревья, и совсем недалеко до берега.

– До берега? Там что, есть речка?

– Может, и речка. Слушай, а давай, чтобы море? Или, еще лучше, океан.

– А чем он лучше?

– Во-первых, он больше, а во-вторых, океан – это самое-самое. Океан – это океан, понимаешь? На него можно глядеть сколько угодно, и кажется, что больше ничего нет на свете.

– Получается, как на острове?

– Ты моя умница! На острове, да. А теперь спи.

Во всяком случае, мне это казалось тогда несбыточным, но ведь если очень-очень захотеть, то почему бы и нет? И знаете, с тех пор мое мнение совсем не изменилось, ведь мы на самом деле стали островитянами, без шуток. Остров наш маленький, не на всякой карте виден – каким ветром нас сюда занесло, отдельная история. Может, когда-нибудь я и расскажу ее, вот только приду в себя от неудержимо стремительного Майкиного взросления, смирюсь, что она уже никогда не моя – и расскажу. Про то, что эмиграция может быть просто путешествием, что любовь вовсе не быт и не секс, а непроходящий голод, что разлука – никогда не навсегда. Потом расскажу, не сейчас. Сейчас только про Зайца и Париж.

И, само собой, про остров.

ДЮК

Вот ведь, как только начинаю про Заю мою, про мое неродное дитя, выходит обязательно взахлеб и наперегонки с самим собой, и именно поэтому очень похоже на нее. Нет, не внешне – если бы так. Она у меня… ну вот застынет вдруг и начинает рассуждать о письменности у муравьев. Или прочтет что-нибудь этакое и тут же ко мне: «Послушай, как здорово: вечность – это просто у времени за углом». И улыбка, и сразу, откуда ни возьмись, солнце – а за окном дождь, ненастье, слякоть…