Александр Михалин - Привычка выживать

Зато выстрелы слышала и видела она. И сразу упала, откатилась в сторону, потерялась в подлеске, в движении неожиданно ловко перезарядив обойму, как будто делала это сотни и тысячи раз. Пистолет умело лёг в её руки, от неуверенности стрельбы по бутылкам не осталось и следа. Она выпустила пули узким веером, потому что не видела противника, хоть знала точно, в каких кустах он засел. Но ей нельзя, нельзя было оставаться на одном месте: в лес убийцы по одному не ходят.

Она ушла, по-змеиному скользя по хвойной земле, широко, сильно, плоскостно двигая бёдрами и лопатками, просочилась в овражек и побежала пригнувшись, сбивая ступнями мох и песок с откоса. Когда овраг кончился, она стала быстро подниматься на пологий холм, примерно на километр огибая то место, где меня подстрелили. Заросли папоротника пропускали её почти не шевелясь, сухие сучки под её шагами вминались в землю мягко, без треска.

Сначала она их услышала: они шли шумно, не скрываясь. Потом увидела, всех троих, сквозь густоту тонких древесных стволиков: один из них хромал, его вели. Она метнулась им навстречу, тенью сквозясь через лесной молодняк, на бегу вынимая из-за спины второй пистолет.

Когда они её заметили, она уже стреляла. Последнее, что они видели в своих жизнях – сбиваемые убийственным роем пуль случайно-попутные веточки и листочки. А через мгновение она стояла над ними и прагматично добивала наверняка. Потом перезарядила пистолеты и пошла по их маршруту через холм.

Машина, ожидавшая киллеров, стояла под противоположным склоном, посреди старой вырубки, в тупике дороги, когда-то грубо и наспех пробитой лесовозами. Водитель нервничал: топтался вокруг машины, вертел головой – наверное слышал выстрелы. Она неспешно подкралась, выпрыгнула из пней, как зверь из засады и порвала грудь и лицо врага выстрелами. Вытерев забрызганный бок джипа суховатым мхом, она села за руль.

Спустя минут десять, когда она грузила меня на заднее сиденье джипа, я спросил её:

– Что, все бутылки перестреляла?

– А то! – ответила она и зачем-то повернула кепку козырьком назад, открыв весело щурившиеся глаза.

– Куда поедем? Опять к ветеринару? – спросил я.

– К нему. Он тебя, телка, заштопать умеет.

Я улыбнулся, не разжимая зубов от боли… Или то был не я?

А может реальность была другой… И я был другим…

Неверный элемент. Абсолютно посторонний элемент в реальности сна. Стук, громкий стук в дверь. Но раньше, чем я понял природу звука, я осознал себя стоящим у стены с дробовиком в руке. Коврик с оружейной ниши в стене был сорван. Она же сидела на кровати и целилась из другого ружья в дверной проём.

– Это я! Вы там лучше расслабьтесь, – крикнула из-за двери сестра и, приоткрыв дверную створку, на всякий случай ещё постучала тростью в гулкое дубовое дерево двери.

– Заходи, – сказал я, положил ружьё и стал натягивать брюки.

Сестра вошла, окинула взглядом комнату и улыбнулась:

– Собирайтесь. Есть на что посмотреть. Доспите потом.

Мы одевались, не включая света. Сиреневой лунности, проникавшей сквозь щели в ставнях было вполне достаточно. И лестницу, по которой мы спускались, тоже окутывал мрак. Два световых горизонтальных столба автомобильных фар, бивших в угол двора, казались невероятно яркими, плотными, их можно было, вероятно, потрогать. Зато всё остальное ещё более сгустилось монолитом черноты.

Сестра провела нас мимо светозарного авто. Из-за распахнутой дверцы приёмник лил тихую песню: певица на парижском акценте сетовала на грусть одинокого вечера, а когда замолкала – грусть продолжали в мелодии гармоника со скрипкой. В углу двора лежали в ряд пять тел. Неподвижно и тоже грустно до неестественности.

– Знаете их? – спросила сестра.

Мы посмотрели в одинаково-бледные неживые лица:

– Нет.

Сестра тронула крайнего в ряду концом трости:

– Хотели проникнуть в дом этой ночью. Ребятам пришлось их ликвидировать. – И посмотрела в становившееся не таким уж и чёрным небо. – Через пару часов рыбаки пойдут на утренний лов. Возьмут их с собой. Свечками на дно поставят.

Песнь одинокого вечера в радиоприёмнике смолкла. И заиграла музыка повеселей, вместо голоса – хрипловатый свист.

– Идите, поспите ещё, – сказала нам сестра.

В спальне, когда мы с ней вешали коврик обратно на нишу с ружьями, она вдруг спросила:

– Трупы-свечи на дне? Это то, о чём я думаю?

– Да, то самое.

Все пять мертвецов встанут вертикально над поросшими густыми разноцветными водорослями камнями морского дна, прикованные тросиками или цепями за щиколотки к пучкам свинцовых грузил, отрезанных от старых рыбацких сетей. Долго-долго будут стоять и спокойно вперять взгляды белых невидящих глаз в плотную синь, слегка покачиваясь в одном ритме с водорослями. «Красиво погребены», – подумал я. Или это опять был не я? А она рядом со мной была не она?