Александр Олсуфьев - Конторский раб

Начальничек мой, старичок по имени Богдан Осипович, из-за постоянных перемещений найти меня не мог, да он особенно и не старался. Телефон у меня был то один, то другой, то третий. На звонки я почти не отвечал, потому что звонили тем людям, за кем этот стол был закреплен, и кто сейчас временно отсутствовал. Иногда я забегал в комнатку своего начальничка, чем его сильно беспокоил, потому что входил без стука, клал на стол номер телефона, нового, спрашивал, промежду прочим, нет ли какого задания, и уходил. Задания все равно не было. Через день я уже сидел на новом месте и с невозмутимым выражением слушал как звонит телефон, но не по мою душу.

Но так уж устроен этот мир – всему хорошему, как и всему плохому, рано или поздно, приходит конец.

Как-то вечером на кухню, где я ужинал, чем Бог послал, вошла жена и сказала, что меня просят к телефону. Звонил сам Петр Степанович, и было это очень необычно и одновременно волнительно.

Человек он в быту вежливый и обходительный. Это он на службе зверь зверем, а во внеурочный час всегда извиняется и деликатно поинтересовался вначале про здоровье мое и семейства, а потом про мою службу. Врать таким людям – все равно что самому себе отрубить голову. Я честно и рассказал, что вот уже месяц места у меня нет, шатаюсь по отделам с одного стола на другой, занимаюсь чем захочу… В ответ послышалось тихое «Не может быть» и от этого тихого, проникновенного голоса волосы зашевелились у меня на затылке и холодок пробежал по спине. Я попытался было успокоить его, смягчить рассказ, заверив, что все там делается, чтобы найти для меня стол и стул, но… в ответ послышалось, чтобы я все это занес в отчет и «спокойной ночи» и «всего хорошего», и трубку повесили.

Телевизор в комнате бубнил что-то неразборчивое. Я его, хотя и смотрю, но не вижу и не слышу. А зачем видеть и слышать что там говорят и показывают? Раньше говорили и показывали, что у нас все хорошо и врали, потому что когда становится хуже, то это совсем не хорошо. Но те, кто прилежно служил на благо общества, а таких было подавляющее большинство, если не верили, то очень хотели верить, что и в самом деле хорошо. А потом принялись показывать, что у нас все плохо и не просто плохо, а дальше некуда. Но люди продолжали жить, как и жили, не лучше, но и не так, как показывали, все-таки жили, а что там показывали и жизнью не назовешь, а потому все полагали, что это опять вранье. И тогда – вранье, и теперь – вранье. А раз вранье, то и живем мы, следовательно, приемлемо, и не хорошо, и не плохо – не так, как показывают. Ну и ладно. Главное, чтобы жили не хуже, чем соседи, а те не хуже, чем их соседи и так далее…

Я задумчиво опустил трубку со своей стороны, потому что слушать однообразные гудки не интересно, вздохнул тяжело, пригладил ладонью взъерошенные волосы и подумал, что отсутствие столов для таких, как я, тоже признак, характеризующий контору, и что Петр Степанович прав, и это нужно занести в отчет. Потом я встал и пошел опять на кухню, доедать что на столе осталось.

На следующее утро, открыв дверь, ведущую с улицы внутрь конторы, первое что увидел – это двух работяг в робах.

Тихонько переругиваясь, они тащили по коридору широкий стол. Я посторонился, пропуская людей, занятых хоть и примитивным, но полезным делом, и следом не пошел, хотя и знал наверняка куда они стол тащат. Пошел в ту комнату, где я арендовал другой стол, поменьше. Там уже крутился Богдан Осипович. Вид у него был какой-то скомканный. На его костлявой маленькой фигуре костюмчик сидел кривенько, галстук был повязан набекрень, седые волосы в беспорядке, глазки за толстыми стеклами очков нервно помаргивали и прыгали из стороны в сторону. Своим видом он напоминал воробья, которого бессердечный сторож выгнал с теплого чердака на холод, но на чердак еще вернуться можно…

– Александр… – начал он, кинувшись ко мне, как только я появился на пороге. – Ну, где же вы ходите?

– Так еще без семи минут, – спокойно ответил я.

– Собирайте вещи, вам, наконец, стол принесли. Давайте я помогу вещи собрать, – от такой услужливости я даже опешил. Кто ему позвонил, и во сколько это было, я даже предположить не мог, но чтобы выдернуть из привычного, почти летаргического состояния и заставить скакать вокруг меня, как заводного, этот звонок и голос в трубке должны были прозвучать в его сонной квартирке подобно артиллерийскому залпу. Он подскочил к столу, за которым я сидел, и начал сгребать в картонную коробку все, что лежало на поверхности.