Владимир Владмели - Римские каникулы

В 50-е годы, учась в военной академии, он, атеист, благодарил Бога, что никто не знает его настоящей фамилии, которая совпадала с фамилией одного из «врачей-вредителей».

В 67 году он уже гораздо спокойнее наблюдал, с какой злостью советские средства массовой дезинформации поливали грязью «Израильскую военщину». В глубине души он испытывал гордость, слушая, как его коллеги отзывались об Израиле. Они не перестали быть антисемитами, но не могли не отдать должное армии, разгромившей намного превосходящие её войска шести арабских государств.

Потом была война Судного Дня и другие, менее важные события, которые напоминали ему, кто он. И вот опять…

Рывкин, Рывкин, Рывкин. Может и стоило его взять, но это риск, а рисковать своим удобством и спокойствием Стеклов не хотел. К тому же, Рывкину всего 21 год, он себе что-нибудь найдёт, а если нет, то рванёт товарищ Рывкин из Советского Союза и поселится в нормальной стране.

–Так что своим отказом я оказываю ему огромную услугу, – решил директор, – жаль только, что мысль эта не пришла мне раньше. Тогда я бы выспался и чувствовал себя, как человек.

***

Веденеев подошёл к Жене, кивнул и протянул ему свой рапорт. Женя прочёл и удивлённо поднял глаза. Этот документ не имел к нему никакого отношения.

–Директор не стал подписывать твоё заявление, а я сказал, что если он этого не сделает, я подам просьбу о переводе. Я человек военный, по собственному желанию в отставку уйти не могу. Максимум того, что мне разрешено – это перейти в другое место.

У Жени всё внутри оборвалось, а на глазах появились слёзы. Он быстро опустил голову, разорвал рапорт и посмотрел по сторонам, делая вид, что ищет урну. Не найдя её, он отдал обрывки Веденееву и, не прощаясь, направился к выходу.

Веденеев встал по стойке смирно и приложил руку к козырьку.

Он впервые отдавал честь штатскому.

(Москва – Миннеаполис, конец 1970х – 2000 годы)

Я познакомился с ней много лет назад, когда впервые пришёл в её дом. Она открыла дверь и я на секунду замер: я должен был встретиться здесь с двадцатилетней девушкой, а эта женщина хоть и была весьма привлекательной, выглядела несколько старше.

–Галина Михайловна, – представилась она, протягивая руку.

–Владимир Борисович, – ответил я.

–Вера, это к тебе, – сказала она.

–Одну секундочку, я сейчас, – раздался из комнаты приятный голос, и почти тотчас же оттуда вышла Вера.

Я посмотрел на неё, потом на её мать и глазки у меня разбежались, но Галина Михайловна, пожертвовав собой, уступила меня дочери. Она чётко следовала указаниям партии – всё лучшее детям. Вскоре Вера стала моей женой.

Я переселился в их дом и жил там тринадцать лет. За это время я хорошо узнал все стороны характера своей тёщи. Конечно, я иногда бывал недоволен ею, но в такие моменты я старался думать, что именно ей Вера обязана своим появлением на свет. Галина Михайловна не только родила, но в очень тяжёлых условиях вырастила, воспитала и до конца жизни продолжала воспитывать мою жену. После её нравоучений Вера уже не замечала моих недостатков и иногда жаловалась мне на мать:

–Как она со мной разговаривает, ведь мне уже двадцать пять лет… двадцать семь… тридцать…

После тридцати Вера перестала называть свой возраст.

У Галины Михайловны были потрясающие кулинарные способности и удивительный талант общения. Её друзья бывали у нас так часто, что тесть иногда выражал недовольство. Тогда она начинала хандрить и жаловаться, что плохо себя чувствует. Продолжалось это до тех пор, пока знакомые не приходили её проведать. После их визитов ни еды в холодильнике, ни спиртного в заначке уже не оставалось, но зато тёща сразу выздоравливала. Она жаловалась лишь на то, что у неё не было времени подготовиться к приёму.

Как только стало известно о Чернобыльской аварии, она позвала к себе всех Киевских родственников, у которых были маленькие дети. Мы с Верой уже жили в собственной квартире и оказывали Галине Михайловне посильную помощь. Наблюдая, сколько времени, сил и денег она тратит, обслуживая всех своих многочисленных гостей, мы стали называть её жертвой Чернобыля. Тёща падала с ног от усталости, но, несмотря на это, продолжала учить мою жену.

–Ну как она может, – жаловалась Вера, – моей дочери уже семь лет… девять… одиннадцать…

Когда дочери исполнилось двенадцать, Вера решила вырваться из-под опеки матери и мы уехали в Америку, но через год Галина Михайловна последовала за нами и, хотя теперь она жила отдельно, взаимоотношения её с Верой остались прежними, да и сама она не изменилась. Она с такой же лёгкостью заводила друзей и с таким же удовольствием их принимала. У неё был удивительный дар и на то и на другое, а её кулинарные способности расцвели в Америке пышным цветом. Однажды мы с женой оказались в её квартире, когда её не было дома. Телефон там ни на минуту не замолкал, а когда жена снимала трубку, звонившие радостно говорили: «Привет, Галочка».