Андрей Агафонов: Самый длинный день в году

– Что? – огорчился сосед. – Ну, парни…

– Извини, – давя ухмылку, пробормотал Дмитрий.

Сосед вышел, бросив на пути к двери взгляд в зал и крякнув. Даже не стал останавливаться, просто махнул рукой и вышел.

– Продался он, – процедил Вадик, – кому ты нужен, художник?

– Ну не скажи, – возразил Дмитрий, – у него ранние картинки очень яркие были, хотя и с чертями всякими.

– Да видел я его картинки, бульон из-под яиц, воспоминания о немецком экспрессионизме. Вот Глазунов – это художник, это я понимаю…

– Ты глумишься, что ли?!

– Ну, немного… Слышь, я это, поеду. Машка вернется. Расстроится, плакать будет.

– Давай…

Дмитрий запер за ним дверь, голова была поразительно ясная, настроение бодрое, все еще хотелось танцевать. Он вошел в комнату окрыленный. На кровати родителей лежали трое, Таня в середине. Денис гладил ее по груди сквозь черную футболку, Антон пристроился сзади. Глаза Тани были закрыты, дыхание учащено, тонкие пальцы сжимали член Дениса. Дмитрия как будто ударили по лицу. Без предупреждения, без малейшего проявления агрессии. Он даже как будто собирался сказать что-то вроде «Эй, это же нечестно», но тут Таня замычала, и его вырвало на ковер.

***

Он сидел у стены в коридоре и плакал. Денис опустился рядом на корточки,

потрепал по колену:

– Ну… Извини, братан…

Дима не реагировал. Денис вздохнул и поднялся. Антон уже подмигивал ему от входной двери. Они вышли. На мгновение в духоту квартиры повеяло холодком.

***

За окнами палаты было черно. Не хотелось даже думать о том, что скрывает эта темнота. Лето кончилось. Да все, наверное, кончилось…

С тех пор, как очнулся, Дмитрий еще ни с кем не разговаривал. Не был уверен, что сможет. Попробовал разлепить губы. Почувствовал себя словно цветок, этакий вялый тюльпан, пытающийся раскрыться. Безуспешно. Фанфан-тюльпан. Периодически сознание пропадало, перед глазами вспыхивали цветные круги. Слышались голоса.

Резко, как будто в результате неудачного монтажа, возник рыжебородый. Он сидел прямо перед Дмитрием. Бархатный пиджак висел на спинке стула, образуя своего рода драпировку.

– Ну здравствуй, – сказал бородач. – Встать можешь?

Дмитрий застонал.

– Шучу. Вставать пока рановато.

Дмитрию все же удалось разлепить губы.

– Что? – незнакомец привстал и наклонился к его рту.

– Где… мама…

– А нету мамы, – грустно сказал бородач, – умерла.

***

Все было как в черном тумане. Эта палата, этот человек, этот разговор.

– Как… когда…

– Да уж, – бородач закатил глаза, – лет десять.

Дмитрий не мог понять, почему человек с рыжей бородой издевается над ним. Он совершенно точно помнил, что никогда его раньше не видел, а следовательно… А следовательно…

– Папа тоже, – шепнул бородач интимно, – практически в один год и ушли.

– Кто еще, – Дмитрий почувствовал, как накатывает истерическое веселье, – огласите… весь список…

Бородач открыл рот… поднял вверх указательный палец… не сказав ни слова, не издав ни звука, закрыл рот. Какое-то время они провели вместе молча. Дмитрию даже показалось, что он успел поспать.

Потом бородач достал зеркало и поднес к его лицу.

Из зеркала на Дмитрия глядел чрезвычайно изможденный, бледный, болезненный, плохо выбритый и совершенно незнакомый мужчина. Лет сорока.

***

– Сколько сейчас времени?

– Три часа ночи… Три часа дня… Не знаю.

Таня лежала, отвернувшись, замотавшись в простыню как мумия.

– Брошу все и пойду по городу, – грустно продекламировал Дмитрий, – собирать бутылки в пыли…

– Да иди ты куда хочешь… – кажется, она плакала. А он ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. Кроме полной свободы. Он сел на кровати, затем встал и даже слегка подпрыгнул. Ничего! Он посмотрел на свои руки и увидел их насквозь. С костями, сухожилиями и венами. Все было хрустально прекрасно. Светлеющее небо за окном манило его. «А ведь я могу летать, – понял он, – это мне не снится, я действительно могу летать». Он нажал кнопку Play и взобрался на подоконник.

***

– Сколько… времени…

– Сейчас?

– Сколько времени я… здесь…

Бородач задумался.

– Ты имеешь в виду, в этом помещении или в этом состоянии?

– Со-стоя-нии…

Дмитрий чувствовал, что бородач издевается, но у него не было сил что-то с этим сделать. Например, выйти из себя.

– Со всеми переездами – ну, наверное, лет двадцать.

– Можно мне теперь… врача?

Рыжебородый опешил. И даже как будто обиделся.