Анна Михайлина - Евгеника

«Колени сотрёшь, не на чем будет валяться, когда время придёт,» – гневно бормотал он сквозь трубку, набитую вишнёвым табаком. Сын в ответ усмехался и поспешно шёл туда, где ждала его первая Женщина.

По ночам он проживал с нею недожитые кем-то жизни; дописывал недописанные рассказы, понимал непонятые мудрости; он становился старше, копируя её треугольную улыбку, и находил в её локонах забытые кем-то непринятые оправдания. Она позволяла забирать у себя старые обиды и рвать их в мелкие клочья, смеясь, выбрасывая разноцветное конфетти ушедших в прошлое лиц на фотографиях.

Днём он садился в автомобиль и ехал в поисках края света, подгоняемый северным ветром. Так и не доехав туда, куда вело его что-то внутри, он поворачивал домой, по пути покупал черешню и, прокусывая тончайшую кожицу, втягивал жгучий сок. И каждый раз на пороге его встречала она и поцелуем отбирала черешневый аромат, обменивая на тонкий привкус сливовой настойки. Он облизывал губы и следовал за ней в комнату, где его уже нетерпеливо ждали взбитые подушки и пуховое одеяло.

Наутро они разбегались кто куда, а подушки оставались томиться до следующей ночи. Как-то раз ему захотелось перемен, он взял красную краску и перекрасил стены в комнате в кровавый цвет. Он выкинул почти всю мебель, оставив кровать, белым пятном на карте красовавшуюся посреди багряного пространства. Женщине эксперимент пришёлся по душе, и на её щеках теперь всегда интригующе горел румянец, даже если она умиротворённо спала. Он наблюдал за сломанным спектром прошлых цветов и помалу раздражался навязчивостью стен, сковывавших его теперь как никогда раньше.

Теперь он ясно чувствовал, садясь в автомобиль, что бежит из дома, неважно куда, главное – дальше от несвободы, душившей его, сжимая горло тугими тисками. Он бежал без оглядки, ломая голову, как остаться свободным, но при этом сохранить любовь и не разбить то, что им вдвоём удалось построить за совместно проведённое время. Он знал, что те чувства, которые возвышались кирпичик за кирпичиком, несложно разбить одним неловким движением, и что восстановить их заново куда труднее, чем снести всё под ноль и начать строить новые отношения. Он переживал, что уже в самом начале проклятие настигает его, даже не дав ни малейшего шанса попытаться избежать тягостных потерь. И он ехал, ехал, минуя повороты и перекрёстки; верстовые столбы пролетали мимо, отмеряя километры, разделявшие его с Ней. Он ехал, думал и боялся. И когда лицо стало грубым и шершавым, ветер нашептал, что пора домой. Елисей повернул обратно и вспомнил лицо Женщины, которая его ждёт. Внезапно тоска проснулась в его сердце, и оно, соскучившееся по женской ласке и верной любви, заныло тихим ля-минором.

Он вошёл в прихожую, хранившую былые встречи и приветствия, но Она не встретила его, как бывало раньше. В спальне, где он оставил память, она дарила запах своих волос другому мужчине, стягивая пальцами простынь в кулак.

Он подошёл к столу, взял карту и закрыл за собой дверь. В машине с закрытыми глазами ткнул пальцем в карту и поехал туда, куда было суждено. Северный ветер всё подгонял его в спину, и он похоронил в себе первую единственную любовь.

Шли годы, он выбрасывал пустые обложки Фаулза, Гёте, Миллера, Борхеса, вечерами пил виски, а утром выкидывал пустые бутылки и воспоминания о ночных посетительницах. Меж тем, он оставался непреклонно моногамным и не позволял себе обманывать тех, с кем проводил время. Первый опыт научил его чувствовать, как медленно разрывается сердце, и как невыносимо знать, что ты не единственный, что твоего искреннего тепла не достаточно, чтобы поддержать дуалистичный союз, в котором мужчина был духом, а женщина материей. Как только он осознавал, что из глубин родника больше нельзя черпать чистейшую воду, а отношения не доставляют ему первозданного удовольствия, он уходил и никогда не возвращался. Таким образом, он всегда принадлежал лишь одной женщине, и было неважно, что каждый раз она оказывалась другой.

Когда была вырвана последняя страница диакона Павла, Елисей направился покупать новый фолиант для дальнейшего чтения. Среди стеллажей прыгала юная студентка и пыталась достать Шекспира, притаившегося недосягаемо высоко. Он помог ей достать издание и, оценив его объём, решил, что ранее выбранный Кафка остаётся дожидаться следующего раза.

Студентка оказалась очень мила; в кафе на углу он рассказал ей, что Шекспир – лишь глубочайший слой, из которого растут такие прекрасные вещи, как романтизм, импрессионизм и всё, что угодно, а сам уже мысленно представлял её на купании красного коня. Его повествование было загромождено именами и примерами, и она сидела, широко раскрыв глаза и кусая ванильный круассан. Он вызвался проводить её до дома и предложил продолжить их беседы; она, конечно же, согласилась.