Наум Вайман - Похвала любви. Истории и притчи

Я не звонил две недели, за это время прошла война, «наша взяла», и меня тянуло позвонить Петру Наумовичу, поделиться, расспросить, и потом я должен был вернуть ему Дельбрука, но я «держал себя в руках». А когда эти две недели прошли, она вдруг позвонила сама. Как ни в чем не бывало. Спросила: «Ну, сдал сессию?»

– Со скрипом. Лишили стипендии…

– Ничего, на следующей сессии вернешь, ты же способный.

– Да? Не знаю…

– Способный, способный. А срывы – это бывает.

– Да, бывает, – сказал я многозначительно.

– Не хочешь погулять?

– Погулять?..

– А еще лучше – приезжай к нам. Дед на даче, мамы допоздна не будет.

Когда я вошел, она обняла меня и поцеловала.

– Ух, как я соскучилась!..

И меня, со всеми обидами, потянуло в воронку любви, и я закружился в ней круг за кругом, все быстрей и быстрей… Не знаю, сколько прошло времени. Мы лежали рядом, уже разделенные, только ее рука на моем предплечье. Мир проявился: небольшая комната, низкая тахта, этажерки с книгами, в основном учебниками, хула-хуп у стены, портрет Хемингуэя в свитере на всю стену.

– Почти месяц не виделись, – сказал я с легким упреком.

– Да…

– Какие новости?

– Да много всякого… Иду работать в Институт Телевидения. Чудом попала, я очень довольна.

– Молодец.

– А ты чего делал?

– Стихи писал, – сказал я ворчливо.

Она усмехнулась:

– А я вдруг поняла, что очень хочу тебя видеть…

– Когда ж ты это поняла?

– Вчера. Или даже позавчера.

– Что ж такое произошло позавчера?

– Замуж вышла.

– В каком смысле?

– В каком смысле выходят замуж.

Помолчали. Я не знал, как мне расценить ситуацию и как вести себя дальше.

– И что… он…

– Да с ним все в порядке, он классный мужик, будет хорошим мужем, я его люблю. Но дело не в этом, я вдруг почувствовала, что ты мне нужен… Что я не могу без тебя. Твои руки, как ты меня ласкаешь… И вообще… Даже стихи… вот, перечитала то, что ты мне написал и… позвонила.

Вот так, едва начавшись, кончилась моя «любовь», и начался первый роман с замужней женщиной.

Прежде всего, он научил меня тому, что нечего рассчитывать на то, что ты единственный (я даже не был единственным любовником).

Почувствовать себя «Единственным», ощутить значимость собственного существования – вот что привлекает мужчину в любви с женщиной. Любовь – грелка для тщеславия.

Где-то в конце сентября она уехала в Алжир. Муж, старше ее года на три (она все-таки показала его фотографию), высокий, деревенского вида парень, типичная «опора режима», закончил закрытый институт военных переводчиков (арабский-французский) и работал в МИДе. К зиме Вера Петровна тоже вышла замуж и переехала к мужу, и Петр Наумович остался один. Немного сник, но режим по-прежнему соблюдал («Главное – дисциплина!»): два раза в день легкая зарядка с гантелями (килограмма три), всегда тщательно выбрит и аккуратно одет, даже дома. Иногда я помогал ему «по интендантской части», иногда мы вместе прогуливались до парка ЦДСА. Но со временем я стал заходить все реже – загульное было время, да и наши разговоры шли как-то по кругу: евреи, смерть, история, повторяясь и уже раздражая меня – я становился злым и циничным. Однажды застал у него двух странных иудеев в драных заячьих шапках, которые они не снимали, подумал: уж не собрался ли старик в самом деле иудаизм принять? Он не отпустил меня (я зашел отдать очередную порцию книг), а когда они ушли, достал свою наливочку, остатки…

– Давай-ка выпьем… Я письмо получил от Ленки. Фактически первое письмо. Были еще две открытки… Спрашивает, заходишь ли ты. Кажется, и этим письмом я обязан тебе… А Вера не заходит. Звонит иногда, спрашивает, не надо ли чего. А евреи вот заходят. Да, верующие, но это по книжным делам. Я ведь библиотеку продаю. Не всю, так, по книжке… Деньги нужны. Квартиру убирать надо, готовить. Они мне и женщину нашли, евреечку, ничего так, не старая еще…

Однажды мы шли по бульвару, мимо цирка Дурова к парку, знакомые с отрочества места, была хорошая погода: прохладно и солнечно, слетала последняя листва, и живописная грязь тропинок невольно наводила на мысль о палитре художника.

– Я в последнее время стал хуже видеть, – сказал Петр Наумович, – перехожу иногда Садовое, и потоки машин сливаются в такое цветное мелькание, вроде листопада… А ты о смерти думаешь?

Я смутился. Он заметил это и сказал:

– Нет, это не потому, что старость, я в юности гораздо больше думал о смерти. Хотя гораздо меньше ее боялся… Скажи, ты собираешься уезжать? – вдруг спросил он со своей обычной прямотой римлянина.