Роберт Мамиконян - Заметки доброго дантиста. Начало

– Поехать в Амазонию, там столько птиц.

Признаюсь, Савва был странным. А Арчил и вовсе смотрел на Григорьева, как будто тот машет перед ним гениталиями.

Наконец все подошли, и началось.

Ну, конечно, нас побили. Ведь нам противостоял коллектив психически и физически устойчивых людей.

Но главным достижением было то, что мы выстояли. Не сбежали, не рассыпались на мелкие очаги сопротивления, не пали ниц в слезах. Хотя склонность к носовым кровотечениям добавляла драматичных красок к внешнему виду нашего лагеря. Кровоточила добрая половина.

Безусловным героем был Савва, он случайно унес в нокаут одного из лидеров противника, просто вырубил его. Мамелюк поставил кому-то фингал. Арчил много шумел. Мне, кажется, удалось кому-то порвать одежду.

Вообще все произошло не только скомканно, но и быстро. Когда мы собрались и, приведя себя в порядок, пошли к школе, было всего лишь семь сорок пять.

– Пойдем к Гагарину.

У нас были свои лавочки с шикарным видом на Гагаринскую площадь и памятник.

Мы купили холодной воды и попытались вывести следы крови с маек и сорочек. Алле сломали дужку очков, и все обсуждали, как бы ее склеить. Василенко настаивал, что драку надо повторять каждую неделю и измотать противника регулярностью наших избиений.

Солнце постепенно освещало серебристый колосс с рвущимся в небо Гагариным.

– Сегодня у сестры день рождения, – сказал Эпштейн. – Все, кто хочет, – приходите.

– Вот и еврейская after-party организовалась, Князь, пойдешь?

– А что делать будем?

– О, ты новый человек в Лицее, сразу видно. Выпьем по рюмашке сладкого шампанского и будем бесстыдно сверкать брекетами – ничего другого там не светит.

– Да ладно тебе, Розенберг! Кино, «Монополия», карты. Все, что душа пожелает!

На день рождения я не пошел, понадеявшись на «потом», наивно полагая, что потом существует. К слову, сейчас я понял, что так и не познакомился с сестрой Эпштейна.

Мы пошли на урок. Впереди была химия и три года Лицея.

Учителя физико-математических дисциплин нас не любили. Ну и поделом. Нефиг быть биолого-химическим классом в физматшколе. Хотя, кроме меня, Насти, Арчила, Розенберга и Юли, в классе были и нормальные люди, это никак не меняло трепетного пренебрежения, которое мы ощущали на математике и физике.

Мы были «почти гуманитарии», и этого никто не скрывал. А слово «гуманитарий» в устах интеллигента-физматовца – это крайняя степень унижения человека человеком.

Математику вел… назовем его Готфрид Эдуардович. И у него была одна особенность. Он носил пиджаки из какой-то экспериментальной синтетической шерсти, которые били током за метр и ставили дыбом волосы на руках собеседников. Юля даже рассказывала что-то про соски, но мы не смогли это научно верифицировать. Говорили, что Готфрид Эдуардович сам специально электризует пиджаки на оборонном предприятии, где работает. Был еще вариант подзарядки от химички Инессы Карловны – большой фанатки ионизированной воды, защелачивания кишечника и причесок конца 1980-х.

Еще эти пиджаки будто бы медленно разлагались, оставляя после себя кучу «волосинок», как говорил сам математик. Эти волосинки были повсюду, и по ним можно было при желании отслеживать передвижения Готфрида Эдуардовича. Именно благодаря обнаружению богатых залежей волосинчатых элементов на юбке и плечах Инессы Карловны возникла и подпитывалась гипотеза об их интимной связи. Была даже научно не верифицированная зарисовка «Электрический минет среди склада химреагентов».

Все это я к тому, что вытирать доску на занятиях Готфрид Эдуардович сам не мог. Вся меловая пыль начинала кружиться и ложилась на него тонким слоем. А поскольку от этой картины у «почти гуманитариев» начиналась истерика, при нас он ничего подобного не делал. Для этого существовал Розенберг. Он сидел на первой парте. Потому что у него были хорея, астигматизм, куриная слепота, голодная близорукость, накопительная дальнозоркость и зеркальное ложное косоглазие. А также много других заболеваний глаз, сердца и стоп, которые выдумывала и вносила в личные дела и анкеты сына мама – тетя Софа. Делалось это для того, чтобы армии России и Израиля не просто не призвали Сашу к себе, но в идеале платили ему за отсутствие, понимая, что человек с таким зрением вблизи любого оружия – залог катастрофы.

И вот именно Розенберга Готфрид Эдуардович просил помыть доску и окрестности, дабы начать новый пул унижений будущих биологов, врачей и варщиков метамфетамина.