Ольга Дехнель - Дороги моря

Мой мир был огромен, в нем были души и в нем были мои рисунки.

Я скучала по отцу тоской брошенной собаки, сколько я себя помню. В детстве мне говорили, что он был занят. Всегда занят, всегда работал. Сейчас я понимаю – он признает это сам, мой безумно красивый папа, похожий на золотого лиса, – он боялся. Боялся даже не того, что его дочь точно такая же, как те, о ком в его семье старались не говорить, как о гнилой ветке на безупречном семейном древе. Боялся факта отцовства в целом, понятия не имел, что со мной делать. Любил меня неловко и неуклюже, не выдерживал пресса матери. В итоге бежал от нас обеих. Вину чувствовал и заглаживать пытался точно также, как любил, неловко и неуклюже: подарками, редкими походами в парк, в детстве нежно называл своей звездочкой и принцессой, теперь при редких встречах целует в щеку, называет по имени, Скарлетт, дорогая, ты так выросла, ты такая красивая. Он все еще теряется. Я не смущаю его долго. Наши встречи редки, прикосновения друг к другу мимолетны, в такие моменты я особенно остро понимаю, что скучаю по нему до сих пор.

Но помню себя, маленькую. Слышу его шаги за дверью и забываю обо всем на свете. Папа, папочка пришел. Я любила отца безумно, но его в моем мире было так мало.

Мой мир – Мораг, души, мои рисунки, часто меняющиеся гувернантки. Любимый учитель по рисунку, появляется неожиданно и исчезает в никуда. Остается нашей с мамой страшной тайной.

Я однажды говорю ему: когда вырасту – обязательно выйду за вас замуж, вы выглядите таким одиноким. А он учит меня держать карандаш так, чтобы линии получались ровнее. Учит любить себя чуть больше. Он всегда был внимателен, приходил даже когда я болела, улыбался, а я чувствовала себя.. Нужной. Ненадолго.

А потом я вижу, случайно, честное слово, как Мораг его целует, и он больше не кажется мне таким одиноким.

Мы с Мораг остаемся одни еще раз. И еще раз. Мы всегда одни. Я, Мораг и мои души. Всегда мои души, куда бы мы ни пошли.

Она не слышит. Она не видит. Или ее научили делать вид.

Он был красивый такой. И очень добрый. Его доброту я помню до сих пор, вспоминаю его доброту, его прикованный ко мне взгляд, мне казалось, что этот человек видит меня. Я вспоминаю его доброту каждый раз, как сажусь работать, когда беру в руки карандаш давно отработанным движением.

Я не знаю, что именно произошло между ним и Мораг. Знаю только, что он любил меня и видел меня. Он меня не боялся. Папа боялся. Он – никогда.

Это ощущалось как маленькое предательство, после перестало ощущаться вовсе, осталось творчество. Творчество остается всегда.

Выпиши себя, выкричи, вылечи себя, вылечи.

Мое творчество стало моим инструментом примерно в ту же секунду, когда мертвые стали моими глазами. Живое и мертвое всегда во мне смешивалось причудливо, смешно даже. Одно без другого было невозможным в любом случае.

Составы ходят по моему телу в обе стороны, из пункта живое в пункт мертвое, из пункта мертвое в пункт «живое».

Если очень долго смотреть на меня, можно увидеть всех людей, которые когда-либо поцеловали меня в лоб, прощаясь со мной и с этим миром, уходя навсегда.

Если очень долго смотреть на меня, можно не увидеть ничего, кроме меня самой.

Если очень долго смотреть на мои картины, эффект будем тем же.

Это никогда не было чем-то, что можно обрубить, позволить одной из сторон угаснуть. Не стоило и пытаться. Это происходит все равно. Мораг называет это заботой, Мораг делает это для моего блага.

Я была странным ребенком, она всегда стыдилась меня, и я это чувствовала, когда я улыбалась и здоровалась со всеми незнакомыми людьми, включая тех, которых там не было. Для меня они были также реальны. Мораг смеялась, Мораг валила все на возраст, на мое богатое воображение, на фотографии, которые я наверняка могла где-то увидеть. Мораг не любила расписываться в своем бессилии, я же была неизменно точна в своих описаниях, люди смотрели на меня с ужасом, а после с жадностью. Прощаться с любимыми – это ведь невыносимо, правда?

Скажите, кто из вас удержался бы, смог наступить желанию поговорить с любимой погибшей женой / мамой / братом, кем угодно, на горло? Даже если бы посредником в этом была маленькая девочка.

Они смотрели на меня с ужасом, со мной очевидно, неприкрыто было что-то не так. Однажды случайная знакомая говорит Мораг «Эти голубые глазищи, Мораг, дорогая, видят слишком много. Такая очаровательная, если бы твоя девочка родилась не просто одаренной, но еще и некрасивой, еще и слепой, она бы видела еще дальше. Унаследованная от тебя красота, дорогая, ее лучшая защита. Унаследованная от тебя жизнь. Люди тянутся к ней с силой земного притяжения.»