Андрей Писарев - Когда опадет туман. И стар, и млад

Тревога поселилась в организме ещё вчера, когда к вагончику посредине поляны вытоптанного камыша подъехали две белых Нивы с государственными номерами.

Уже в том, как по-залихватски они подъехали, резко остановились, свистя перегретыми колодками тормозов, был конкретный намек на тревогу, веяло началом хреновых событий.

Тревога накатывалась огромной тенью, неотвратимо, как паровоз на Анну Каренину, с двумя появившимися бочками пива, двумя размалеванными бесцеремонными девицами. Куча всяческого барахла, появившегося из бездонного чрева машин, уничтожала жизненное пространство камышовой поляны. Два солидных мужских тела, с жестоким сосредоточением на раскрасневшихся лицах, показались Воробью некими монстрами, захватчиками, инопланетянами, решившими уничтожить всю до них существовавшую в этом камышовом раю жизнь.

Минут через пятнадцать, вспотев от усердия, мужики остановились, закурили и стали оглядываться вокруг. Увидев Воробья, один из них, молча сдвинув брови, поманил его указательным пальцем.

От вида этого толстого, рыхлого, еле гнущегося от важности пальца, у Воробья от пяток и до ушей в две шеренги, пробежали громадные мурашки. Ноги сами заковыляли в направлении властного, гипнотического жеста, хоть тело и было несогласно, да и душа в пятках сопротивлялась…

– Возьми пива -сказали брови, – вон там в мешке, – указал палец, – … только сначала занеси шмотки в вагончик, да поаккуратнее… там…

– А что инспектор-то… не выходит? пьяный небось?

– А нету его, – сказал блеющим голосом Воробей, почти извиняясь, – часа через три – четыре должен приехать из конторы…

– Мальчики! Мы хотим купаться! Куда нам лучше пойти, тут кругом такие заросли! Где же здесь вода? – пропищали подвыпившими голосами, не выпуская сигарет из ярко накрашенных ртов девицы.

– По тропинке прямо, -сказал Воробей, боясь поднять глаза и встретиться взглядом с бровями.

– Ну… с приездом, Палыч!

– С приездом Серёжа, пошли к столу, что-то я проголодался уже…

– Эй, ты! – сказали брови, – давай-ка, организуй-ка нам столик, а то мы устали с дорожки, расслабиться надо – тело просит.

Воробей молча схватив мешки, по виду содержавшие харчи, метнулся в сторону стола, схватил тряпку, стал протирать лавки и стол от пыли. Это было его работой, он её знал, он чувствовал заранее – кто, когда и чего запросит, кому сколько наливать, перед кем ниже прогнуться в ответ, обозначив, что понял и согласен. Бич, потерявший гордыню полжизни назад, испытавший на своей шкуре все возможные в этом мире унижения. Десять лет его перепродавали с кошары на кошару, убивали за кусок хлеба, …за просто так, … за то – что он такой поганый человек, детишки хозяина – чеченца одной из кошар однажды даже хотели отрезать ему голову, просто так, за то, что он русский, спасло только то, что не нашлось у них под рукой хорошего ножа, так потыкали в бок складушком… выжил. Три раза он пытался убежать, три раза его ловили менты и привозили опять к хозяевам, долго били, стараясь что-нибудь сломать, чтоб не убежал вновь. Последний хозяин много пил, пропил всех овец, спалил кошару, собрался уезжать в Москву к брату, и в конце концов поменял его у местного инспектора рыбохотнадзора на бутылку водки. Инспектор был нормальным русским мужиком, ему нужен был помощник; здесь, в чужом, далеком от дома краю, надо, чтоб кто-то приглядывал за вагончиком, за лодкой, за снастями, да и так, дополнительные глаза не помешают, хотя бы в качестве свидетеля. Инспектор помог Воробью восстановить паспорт, и за это он ему обязан теперь всем, что у него осталось – его жалкой жизнью… Только здесь, в этом старом вагончике, с неимоверно жаркой буржуйкой, громадным настилом вместо кроватей, на полвагона, в какие-то времена он ощутил покой – призрак свободы и счастья …у него появились свои вещи, свои капканы, свои бахилы, свои удочки, отобранные инспектором у браконьеров сети, лодка и надежда… ради которой он жил, ловил по сезону ондатру, продавал по дешевке рыбу неудавшимся рыбакам, собирал по крохам деньги, деньги на то, чтобы как-нибудь купить приличные вещи, билет и съездить домой, туда, где его давно уже никто не ждет, просто чтобы украдкой посмотреть на повзрослевших без него детей, а может и умереть, … там …, среди людей, … по – людски.

Из камышей раздавался женский визг, счастливый и беззаботный. Мужики, уже залив и без того фиолетовые сливы, огрузнув и расслабившись, набивали свои рты, громко чавкая и причмокивая, не выпуская сигарет из жирных пальцев, роняя пепел повсюду на стол.