Сергий Круглов - Про Н., Костю Иночкина и Ностальжи. Приключения в жизни будничной и вечной

– Что сделать?..

– То. Русское народное слово. Семь согласных, одна гласная.

Костя Иночкин ошарашенно замолчал.

– Молчи-молчи, мой друг! Да пей чай лучше, критиков поминать чем! – ласково расплылся в морщинистой зеленой улыбке маленький головастый лупоглазый Н., дружелюбно пошевеливая огромными кожистыми щетинистыми ушами.

– Черный, но совершенно прозрачный, – сказал Н., следя за тонкой струйкой чая, из носика – в чашку.

Черный пуэр – он любит его больше всего.

И больше всего – за то, что вкус пуэра отдает дождевой деревянной водой из бочки, если схлебывать ее плоско, напополам с воздухом, и аккуратно, сверху, не взбаламучивая илистый осадок, не всасывая сор и мелкую белесую копошащуюся живность; деревянным дождем, дождливым деревом, острой сырой бочкой, в которую – разбухший сочно-серый деревянный дощатый углом водосток – кануло детство, да что детство – вся жизнь, какая была.

Дождем и длинным, наполненным, волглым, бесконечным от рассвета до сумерек днем.

– Все оттого, что мы забыли этот вкус. Вкус дождевой воды из бочки, – говорит Н. чайнику. Чайник мудро (все мнят, что чайники как-то исконно мудры, и в их присутствии невольно переключают регистры суеты) остывает и помалкивает.

– Мы забыли, – повторяет Н.

«Кто это – „мы“!..» – тут же усмехается он сам себе; это, в общем, не был вопрос, ведь отвечать-то все равно некому: дождя здесь не было уже лет тридцать или около того.

– Вот все-таки: вся эта грязь вашей современной церковной организации… – начал было Костя Иночкин.

– Погоди, – перебил его Н.

И, взяв за рукав, вывел в огород.

Там он подвел Костю к грядке с морковкой (пропалывалась она нечасто, потому молодая зеленая курчавль морковки была мало отличима от сорняков), выдернул парочку – млечных, полупрозрачных, в тонких волосках, одуряюще молодо пахнущих, как сны тринадцатилетней девочки, обтер морковинки о штаны, сунул другу одну.

– Хрумм!.. Класс какой!..

– То-то, – подтвердил Н. Потом тщательно отряхнул штанину: – Видишь?

– Вижу, – сказал Костя. – Ну и что?

– А ничего. Грязь, – ответил Н.

Н. раскрыл тетрадь и написал на чистой странице:

«Встреча с любимыми людьми – это одно, а любовь со встречными людьми – совсем иное».

Перечитав, он вздохнул, закусил нижнюю губу и густо-густо заштриховал написанное.

Но кое-что виднелось.

Наутро Н. варил кофе, а Ностальжи пошла за молоком.

Н. посмотрел в окно, как она возвращается, неся на отлете в авоське две влажные картонные вощеные пирамидки, и продекламировал:

Сияющее серое, иззубренное, исподом беззвучно застлало свет, поползло и обрушилось за окном кухни.

«Сосули!!..» – мысленно заорал Н. и, теряя тапки, кинулся в прихожую; но блистатоочитая грозная Ностальжи уж входила, живая и невредимая, отряхивая со всей себя крошево льда, произнося при этом разное. Куртку и шарф она бросила в угол, направилась на кухню (а Н. всполошенно, мелко перебегал перед ней, пятясь задом, слегка кланяясь и разводя руками, как это делала бы некая старорежимная хозяюшка, приглашая проходить в хату ой вы гой еси гостей дорогих), на кухне рухнула на табуретку, задрала ноги на батарею, отмахнула со лба мокрую прядь и, вытаскивая из пачки сигарету, саркастически оглядела Н. с ног до головы.

– Ннда… Культурная столица… Похоже, это ваше поколение дворников и сторожей окончательно потеряло друг друга в просторах бесконечной земли.

– Но дворники-то остались, – примирительно сказал Н. и стал отчищать от плиты убежавший кофе.

Сидя в очереди в поликлинике, Н. разгадывал в газете кинематографический кроссворд.

Он вспомнил, как в лихие 90-е к Косте Иночкину в общагу пришел их общий знакомый. У Кости над кроватью висел постер: Конан-Шварц сжимал красноукрашенный меч. Общий знакомый, мужик в годах, поглядел на постер светлыми опохмеленными глазами, указал на него пальцем и уверенно и бодро произнес:

– О, Гойко Митич! Уважаю!..

«Поколенчество!..» – подумал нынешний Н. и сосредоточился на кроссворде. Там было написано по вертикали: «Мать драконов».