Вера Позднякова - Дома моей души

Еще помню очень ясно, как зародилась во мне страсть к писательству.

Отец после работы ходит учиться в речной техникум в город. Это далековато, а напрямки, через реку, поближе. Плотину ещё не построили, и зимний лёд был крепкий.

Моя красивая, светловолосая, мама сидит за нашим единственным столом на кровати и что-то шьет. Лампа без абажура светит ярко, тепло. Маленький Вовка бессовестно дрыхнет.

Поздно. Но мама не гонит меня спать, она знает, что я затаюсь, и все равно буду ждать.

А, может, ей одиноко, и грустно, и боязно за отца. И моя болтовня отвлекает её от грустных мыслей. Мне никогда этого уже не узнать.

Все эти мысли приходят мне на ум при просмотре очередной, ярко высвеченной в калейдоскопе моей памяти картинки. Когда я иной раз не могу уснуть после того, как чье-то слово, кадр из фильма или просто яркая лампочка в этом кадре вдруг остро, до боли, напомнят мне ту, единственную и неповторимую, яркую и лучистую лампочку нашей комнатки, лампочку моего детства.

А тогда я была вся в ожидании моего папы.

Я хожу в углу за потрескивающей печуркой и пишу ярко-красным карандашом ему письмо. Мама меня не ругает за безнадежно изрисованные стены, но … здесь мое рабочее место, и я не балуюсь, и ничего не порчу. Ведь я пишу письмо папе. А как иначе он может там, в техникуме, узнать, что я хочу, чтобы он принес из такого незнакомого мне, таинственного, города, ведь без этого письма он не догадается. Я советуюсь с мамой, как лучше написать свою просьбу, чтобы папа понял меня наверняка. Я волнуюсь, старательно выводя черточки. Мама проверяет меня, говорит, пиши ровнее, а то папа не поймет, да и не купит. Я жму на карандаш и от усердия повторяю с каждой новой черточкой вслух свою просьбу:

– Папа, купи мне булочку!

Весь мой «папирус» из горбылуса уже изрисован корявыми рядами черточек. Я ищу между ними свободное место, стараясь писать ровнее и … ярче. Я мусолю карандаш во рту, старательно исправляя корявость моих строк. Пытаюсь неровность горбылей перекрыть яркостью моего самого яркого, самого красного карандаша. Мама учит меня считать мои черточки:

– Как мы их сосчитаем, – говорит она, – папа придет.

Я пишу, повторяя свою просьбу и считая, два, четыре, пять, семь, одинацать.

И… вот распахивается наша дверь, клубы белого мороза, похожие на высокий сугроб входят в нашу комнату. А внутри него папа.

Он быстро закрывает дверь, на минуту становится холодно, но наша печка волшебная и белый мороз убежал от неё, а папа стоит у печки в своей черной шинели и, не раздеваясь, греет руки. Мама суетится с кастрюлькой, стоящей весь вечер скраешку на плите, чтобы не остыть.

Мои глаза распахнуты навстречу чуду. Но вдруг ее, булочки, сегодня нет? Этого не может быть, но всё же! Мое волнение и страх почти не переносимы, но … я жду, когда руки и губы у папы оттают, и он сможет улыбнуться, чтобы я всё поняла.

И, … сейчас папа полезет рукой внутрь шинели, и достанет оттуда её. Это волшебство, и мой папа делает его для меня. Булка слегка подмёрзшая, но самая вкусная, самая сладкая. Я грызу ее, слушая разговор мамы и папы. Но вот сон сморил меня, хотя я еще не доела и тру глаза, чтобы еще раз откусить и насладиться.

Когда я просматриваю эти картинки моей жизни, они как слайды, ведь их можно переставлять местами, смотреть по-порядку, или взять и просмотреть вразброс.

Они особенные. Они яркие, как мой первый карандаш, и одновременно весёлые и грустные картинки моей памяти.

В них все оживает вновь, как на экране. И даже более того. Я физически ощущаю на своей щеке тепло от яркой лампы, холод от отцовой шинели и его оттаивающую улыбку, счастье моей мамы и мою безграничную радость от кусаемой мною булки.

Мы были счастливы тогда, в такие вечера.

И эта булочка из техникумовского буфета, не съеденная моим отцом, согреваемая им внутри тельняшки и все же промерзаемая вместе с ним, которую он, голодный, прижимал к себе, пытаясь согреть, предвкушая распахнутые моему большому детскому счастью глаза. Эта булочка, замерзая вместе с ним, помогала ему зимней ночью возвращаться домой, бежать по льду реки, с каждой минутой сокращая время до возвращения домой.

Что я сейчас буду грызть с таким восторгом?

Ничто уже не сравнится с той подмерзшей булочкой, совершенно не вспомненного мною, вкуса, из дешевого студенческого буфета.

Что может быть счастливее своей юности? Только юность твоих родителей, твое младенчество и вожделенная булка.

И в то же время грусть, невольно вползает мне в сердце.